class="p1">Шелест голоса, рапортующего доклад, она прервала:
– Ты меня не слышишь? Сейчас пойдете на гауптвахту всем дежурным составом.
Она снова отыгралась на трубке и телефонной станции. Механизм оправдательно звякнул напоследок.
– Вы спрашивали министра Гавела о его мнении по радожскому вопросу? – не сворачивая с темы, спросила Рогнева.
– Да, но я все еще жду его ответ. Впрочем, это будет его совет, и только, – отметил Илия, сдержав вторую часть фразы – «а не разрешение».
Но Рогнева услышала непроизнесенные слова и понимающе кивнула.
– Мы из разных поколений и стран, но я понимаю вас. Никто не может сказать мне, что делать, потому что никто еще не добирался до того же Вещего камня, который нашла я. – Она посмотрела куда-то наверх, где звякали кольца, сцепившие шторы с карнизом, и лампы осветили блестящую влагу на ее васильковых глазах. – Я даже его разрешения не спрашивала.
Были часы и были минуты, когда Илия отчетливо чувствовал себя Эльфредом Великим и любым другим королем после него, чья многовековая власть накапливалась и утяжеляла венец на обрученных им головах. Он замер, Рогнева увидела, что он сейчас открыт как никогда, и спросила:
– Вы говорили с ним, с первым королем?
– Да, – подтвердил Илия, и кровь в нем вскипела, как в день, когда он стоял над убранным в ржавый металл скелетом монарха. – Мы говорили с его… образом.
– Каким он был? – Рогнева спрашивала об Эльфреде, но хотела знать о Кургане.
Илия ответил:
– Уставшим.
И почувствовал, как недозволенная слеза защекотала его скулу, подбородок и мочку уха. Но краем повлажневшего глаза он разглядел, что и Рогнева утирает веко указательным пальцем и говорит:
– Как вы на это согласились? У вас не останется ничего своего: ваши имя, мысли, деяния, тело теперь навсегда останутся наследием эскалотской нации. И даже спустя сотни лет, сменив режимы и взгляды, они придут вас тормошить.
Илия прищурился и неопределенно развел руками.
– Вы же хотите разбудить Кургана, но делаете это не ради него.
– Может, и не надо, – пожала покатыми плечами Рогнева, и шаль соскользнула на локоть.
Они замерли, как первые неотесанные статуи, каждый со своим, одному ему понятным, государевым горем. Между матушкой Рогневой с неназванным статусом и венчанным королем Илией I простерлась огромная разница – возраст и идеология, – но сошлись они на том мосту, где все это было неподъемно одному человеку. Рогнева не носила на себе бремя форменного порядка, но, как все знатоки истории, она была не меньшей провидицей, чем любые из Мэбов. Для таких людей в будущем не было ничего нового, что они не узнали бы в прошлом. И ей все было понятно, кроме того, что будет с Курганом.
Цельность тишины треснула, когда в дверь не просто постучали, а забарабанили. Илия вздрогнул и нервно обернулся. Послышались ругань и споры. Рогнева схватилась пальцами за брови, будто ее сковала мигрень, а потом трижды размашисто ударила посохом о пол. За дверью притихли.
– Один сюда зашел и доложил, – гневно приказала она.
Двери распахнулись. На пороге стоял Федотка, только что сбросивший с себя двух дежурных, которые пытались выполнять свою работу и не пускать его в кабинет без дозволения. Хоть и растрепанный в потасовке, он был одет официально, но непривычно – в темно-синюю гимнастерку, такие же брюки и черной полевой башлыке, который Илии напоминал эскалотский худ. Федотка вцепился в дверной косяк и оглядел сначала Рогневу, потом Илию, задержав взгляд на короле. Протяжно вздохнув, он выпрямился и уже спокойным зашел в кабинет. Он шел непривычно медленно для себя, но ни на миг не останавливался. Только подойдя к Илии, он опустился на оба колена и повесил голову. Федотка произнес померкшим, приглушенным тоном:
– Ваше Величество Илия I, простите, что о таком докладываю, но батюшка ваш, министр иностранных дел Эскалота, сегодня был обвинен в шпионаже против Империи Кнуд и осужден на смертную казнь. Час назад приговор привели в исполнение.
Что-то лязгнуло внутри Илии, и важная часть, связывающая его с каждым мечтателем Абсолюта, некогда обостренная, с тупым звуком покатилась прочь. Совесть, кричащая «Это нечестно!», заревела голосом осиротевшего ребенка, но Илия крепко зажал рот своей совести. Казни – это тоже традиция. Илия знал еще несколько обычаев, но возмужавший Эльфред подсказал один, самый древний. Молчания никто не нарушал. Илия с каменным лицом повернулся к Рогневе и сказал:
– Я должен отбыть в Эскалот немедленно. Вам оставляю сэра Трувера. Делайте, что должно.
Рогнева благодарно и почтительно кивнула – возможно, это был ее первый за многие годы поклон. Федотка так и стоял, не подняв головы. Илия подошел к порогу, остановился, а Рогнева дважды ударила посохом о паркет. Двери отворились, и Илия ушел.
Глава V. Великий Лис
Увы! Он лучшим был бароном
Из всех, какие нынче есть.
Кого должна постигнуть месть
И возместится чем утрата?
Старофранцузский эпос
«Роман о Лисе»
Король привез с собой в Эскалот бушующий ветер. Он вихрился по столичным улицам, вздымая обрывки газет, подначивая траурные штандарты реять, будто они победные стяги. Никому не было покоя. Королевство не принимало тихой скорби о том, кто был ему верным слугой и щитом: народ роптал и требовал немедленного ответа Империи Кнуд – казнить пленных кнудских офицеров. Илия старался не слушать слова, продиктованные жаждой мести.
Он надеялся забрать тело отца, но кесарь Рольф грубо ему отказал. Первый Советник решил препираться публично и заявил, что Великий кесарь нарушил три закона чести: провел закрытое слушание над дворянином, казнил дипломата и отказался выдать тело члена королевской династии. Но вмешательством он только усугубил положение дел. Кесарь Рольф заявил, что отдал дань традиции, и в прямом эфире поднял над трибуной голову министра. На беду Илии, он и подумать не мог о подобном варварстве и допустил мать смотреть обращение кесаря Рольфа. Лесли упала в обморок прямо в руки сына, хотя он и сам не чувствовал ватных ног, пока нес ее до софы. Советы, соболезнования, возмущения окружали его, как только он ступил на эскалотскую землю, и переполнили чашу терпения в этот момент. В итоге, не выдержав, он гаркнул, чтобы все пошли вон и позвали врача для матери. Ему очень хотелось оплакать отца, но слезы не шли. Огромный воздушный комок спирал его легкие каждый раз, как он пытался выдавить плач. Окружающие решили, что король силен духом и сдержан в
