ради того, чтобы вернуть меня. Делай ради неё, — спокойно проговорил Егор.
— Егор, мне кажется, я всё делаю только ради тебя, — мне не нравилось то, что говорил Егор, но в глубине души я понимала, что, скорее всего, он прав.
— Я очень это ценю, Катя, но, ты знаешь, не одобряю.
После праздника в компании Помпона и Светланы Егор опять появился ночью. Я ещё не спала, заработалась и потеряла счёт времени.
— Моя теория работает! — улыбнулась я. В глубине души притаилось маленькое ликование, ведь нашёлся ключ к появлениям Егора.
Я знала, что он тоже рад возвращениям, столько в нём было кипучей жизнедеятельности, нерастраченной любви, ласки, нежности. И хотя Егор всегда настаивал, чтобы я не ждала его и ложилась спать, но минуты с ним были слишком ценными, чтобы убивать их на сон.
Егор всегда оставался рядом со мной перед сном, обнимал, держал за руку, убаюкивал какими-то рассказами и нежно гладил. Но больше всего я любила засыпать на его груди, слушая стук сердца, самый приятный, самый любимый звук во всей вселенной.
Когда я просыпалась утром, Егор обычно находился в комнате, словно ждал моего пробуждения. А потом, пока я принимала душ, делал кофе.
— Катя, ты всегда такой трудоголик? — вдруг заговорил он.
Егор озадачил меня, ведь я всегда думала, что нет ничего, что могло бы оторвать меня от интересного проекта или задачи, пальцы горели продолжать работу, если вдруг приходилось оторваться, но я ошиблась. При появлении Егора проекты, задачи, работа — всё уходило на второй план. Я могла отложить и забыть обо всём на свете.
— Я просто люблю окунуться в работу с головой. Всегда погружаюсь в поток, и время могу не замечать, пока не доделаю, но мне нравится это состояние, и работа хорошо идёт, концентрация на сто процентов.
— Ты трудоголик, — усмехнулся он.
— А ты вообще вахтовик! — улыбнулась я. — Но, честно говоря, не представляю, что чувствуют жёны вахтовиков, когда не видят своих мужей месяцами. Я бы с тобой уехала куда угодно.
— Жена вахтовика, — повторил с какой-то хитрой ухмылкой Егор. — Звучит неплохо, но я тебя с собой не возьму, даже не проси.
Я сама не верила своему счастью. Теперь можно было увидеть Егора, когда захочу, и к Кате я стала наведываться всё чаще и чаще. Она радовалась. Я искала для нас виды совместного времяпрепровождения: творческие мастер-классы, походы по магазинам, кино. Света даже как-то предложила остаться у них жить, сказала, что я хорошо влияю на Катю и уже чуть ли не член их семьи. А на каникулах в конце марта они обещали приехать ко мне в гости сами.
Весна наступила рано, уже после середины марта солнце грело по-летнему жарко, и сухая, солнечная погода убрала снег буквально за две недели. Мы стали гулять с Катей в парке чуть ли не через день. За это время я окончательно привязалась к этой девочке. Иногда мы кормили птиц, иногда слушали музыку, я много рассказывала о школе, о своём детстве. Катя любила меня слушать, какие-то темы поддерживала сама, мне нравилось проводить с ней время. Но внутренне больше согревала мысль, что ночью объявится Егор.
Я всё время ждала его, и он всегда приходил, только после этого я засыпала на его груди под размеренный стук сердца. А когда просыпалась, рядом с кроватью лежал букет подснежников. С наступлением весны они выстелили весь лес синим ковром, и Егор до моего пробуждения выгуливал Дружка и собирал для меня цветы.
Глава 63. Дед
Я бы хотела, чтобы так было всегда, чтобы март никогда не заканчивался. Пахло весной, стояли тёплые дни, Егор приходил практически через день. И чем больше мы проводили времени вместе, тем больше он раскрывался, рассказывал о себе и своём прошлом, я и сама заметила, что после поездки на кладбище он стал мне доверять и порой делился откровениями.
— Мама всегда видела во мне художника, это она отдала меня в художку в шесть лет, водила туда, — рассказывал он. — Я до сих пор рисую для неё. Всегда думаю: «А понравилось бы ей?»
Его губ коснулась лёгкая улыбка. Егор впервые заговорил о маме, наверное, потому что я окончательно вытравила свою жалость к нему, научилась видеть мир его глазами, и теперь он не боялся рассказывать о прошлом.
— Думаю, ей бы понравилось, — я сжала его ладонь крепче. — Ты талантливый, творческая душа, она это сразу почувствовала.
Егор хмыкнул, посмотрел на меня:
— Мне всегда было важно не разочаровать её, но я всё равно доставлял много проблем.
— Ты винишь себя? — осторожно спросила я.
— Нет, — покачала головой Егор. — Даже если бы ходил по струнке, это ничего бы не изменило. У меня слишком мало воспоминаний о ней, но рисование я никогда не забрасывал в память о маме.
— А об отце?
— У меня отец был ФСБшник, глава отдела, вечно озабоченный каким-то своими проблемами, и когда мамы не стало, ему очень тяжело давалось наше воспитание. Он часто отвозил нас к деду с бабушкой и мог оставлять там неделями. Потом бабушка умерла, и ровно через год отец. Сердце. Но там работа его доконала, не мы, — поджал губы Егор.
— Сочувствую, — я прижалась к нему, положила голову на плечо. — У меня от твоей судьбы мурашки по всему телу. Страшно это.
— У меня же ещё остались брат и дед, так что жить можно, — чуть усмехнулся Егор. — Но как же я ненавидел деда в подростковом возрасте, и как был благодарен ему потом. Я тогда рос злым, агрессивным, при этом был мелким, но постоянно нарывался и в школе, и дома, — он снова улыбнулся. — А у деда военная закалка. Жёсткая дисциплина, строгий распорядок, работа в деревне. И для меня это стало неким вызовом. Я, конечно, нашёл, с кем тягаться, мне — тринадцать-пятнадцать, а деду — за семьдесят. Он нас будил в шесть, заставлял обливаться ледяной водой, огород полоть, за скотиной ухаживать. Не встанешь — из ведра сам окатит. Чуть что — сразу ремня. Миха его боялся, а я специально злил, провоцировал. Сигареты его таскал, домой не приходил, огрызался. Одного боялся, что в детдом сдаст, поэтому иногда приходилось слушаться.
Мне было больно за Егора и за его детство, никак не могла представить его таким, каким он себя описывал.
— Иногда у нас перемирие наступало, он интересные вещи рассказывал про войну, про свою жизнь, многие мысли полезные в голову заложил. Всегда говорил, что самое важное — это уметь
