за то, что он не может дать мне лошади, заверив его: я скорее предпочту праздно бродить с книгой, нежели присутствовать при гибели лисы, даже если это будет лучшая охота на лис во всем Йоркшире.
Уже вскоре я свободно чувствовал себя у Хитриджей, но это ощущение быстро улетучилось, ибо я обнаружил, что мисс Хитридж – Летиция, как я вскоре отважился ее называть, – обворожительна. Я уже говорил тебе, Кейти, что место в моем сердце пустовало, и выход тут был один. Это и заставило меня влюбиться в Летицию. Она была стройна, и я даже теперь считаю, что лицо ее было красиво, однако его слегка портили складочки кожи над ноздрями, будто бы их прищемили какие-то невидимые пальцы – это отталкивало меня, хотя я тогда не понимал, почему именно. Я и вечера не пробыл с ней, как это впечатление исчезло, и столь безвозвратно, что я с трудом припоминаю ощущение, которое было вызвано упомянутой особенностью. Наблюдения Летиции были необыкновенно метки, а суждения в целом верны. Она нисколько не сомневалась в них, но не была лишена и сочувствия к некоторым формам человеческого воображения, разве что они, казалось, не имели для нее никакой связи с практической жизнью. В ней она руководствовалась одним лишь разумом. Не хочу сказать, что она сама утверждала это. Я лишь привожу заключения, к которым пришел впоследствии. Вам нет нужды в более тщательном знакомстве со складом ее души. Одна же из черт ее нравственной природы, имеющая для моего рассказа особенное значение, уже вскоре даст о себе знать.
Я делал все, что мог, чтобы расположить ее к себе, и чем лучше мне это удавалось, тем очаровательней она становилась в моих глазах. Мы гуляли в саду и по окрестностям, читали – или, вернее сказать, я читал, а она слушала, – читали стихи, Кейти – иногда до тех пор, покуда не туманился взгляд и не пересыхало в горле, что сейчас, боюсь, кажется куда более нелепым, чем было на самом деле или чем должно казаться. Короче говоря, я полагал, что глубоко в нее влюблен.
– А она была в вас влюблена, дядя?
– Не прерывай меня, дитя. Не знаю. Тогда я на это надеялся. Сейчас надеюсь на обратное. Уверен, я был ей симпатичен. Это еще ни о чем не говорит. Симпатия весьма приятна и очень дешева. Любовь редка, словно звезды.
– Я думала, дядя, звезды какие угодно, но только не редкие.
– Это потому, что ты никогда не отправлялась на поиски одной из них, Кейти. Ты убедилась бы, что между ними не одна миля.
– Но, если бы я нашла ее, она оказалась бы довольно велика.
– Верно, милая. С любовью всегда так. Летиция была отличной хозяйкой. Все было точно выверено, как по часам. Я использую это сравнение намеренно. Если ее отец, который был точен лишь в одном – во времени ужина, – высказывал готовность к нему, беря нож для мяса, Летиция мгновенно посылала одну из своих сестер узнать время у старых часов в холле, а затем сообщить с точностью до полуминуты. Можно было не сомневаться, что, если и вкралась какая-нибудь ошибка, ошибались именно часы. Но, хотя содержание дома в столь безукоризненном порядке было несомненной ее добродетелью, она проявляла отнюдь не добродетельное нетерпение ко всякому, кто решался посягнуть на этот порядок. К примеру, Летиция была очень сурова к двум младшим сестрам, если те сразу же после второго звонка не оказывались за обеденным столом, умытые и в фартуках. Порядок был сущим ее идолом. Вследствие этого дом был слишком чист, чтобы чувствовать себя уютно. Если ты оставлял на столе открытую книгу, то, вернувшись в комнату мгновение спустя, обнаруживал ее уже на полке. Какая мебель была в гостиной, я ни разу не увидел, поскольку даже на Рождество – последний день, проведенный мной в этом доме – с нее не сняли чехлов. Все так и стояло одетое в передники и фартуки. Даже ковер укрыли холодным и скользким куском бурой холстины. Мистер Хитридж никогда не заходил в эту комнату, что было мудро. Джеймс однажды попробовал было протестовать. Летиция ответила довольно любезно, даже шутливо, но никаких перемен не последовало. Но еще хуже было то, что она готовила на редкость скверный чай. Отец ее не пил чая, Джеймс тоже. Я же был большим его поклонником, но вскоре отказался от чаепитий. Все, что ел и пил ее отец, было лучшего качества. На всем же прочем лежал какой-то отпечаток бедности. Удовольствие от общества Летиции не позволяло мне сделать из таких мелочей практических умозаключений.
– Никогда бы не подумала, дядя, что вы что-то знаете о еде, – сказала Дженет.
– Чем меньше человек ест, тем больше ему нравится делать это хорошо, Дженет. Итак, – оттого, что я скажу это теперь, вреда уже не будет – Летиция настолько не соответствовала значению своего имени[75] – а большинство имен так хороши, что о них стоит задуматься, детей не называют в честь чего-то плохого, – Летиция своему имени настолько не соответствовала, что была скупа: поистине чудовищный недостаток. Но, повторяю, я тогда был далек от того, чтобы обратить на это обстоятельство внимание. Вернемся к моей истории.
Первое ноября выдалось очаровательным – один из тех «безмятежных дней» в «лето Святого Мартина»[76]. Я сидел с книгой в маленькой, увитой зеленью беседке, недавно обнаруженной мной, – не читая, впрочем, а просто витая в облаках – как вдруг поднял взгляд и вздрогнул, различив сквозь редкие кусты нечто похожее на силуэт пожилой дамы, склонившейся над книгой. Это тотчас же напомнило мне о даме с Рассел-сквер. Я вскочил на ноги, но теперь, когда кусты больше не мешали мне, увидел лишь огромный валун, какими изобиловали окрестные пустоши; сверху на нем лежал кусок кварца. Его поместили туда для украшения по прихоти чьего-то незрелого вкуса. Улыбнувшись собственной глупости, я снова сел и открыл книгу. Проведя некоторое время за чтением, я вновь поднял взгляд и снова вскочил на ноги, застигнутый тем же наваждением: пожилая дама сидела на том же месте и читала. Вы скажете, что это свидетельствует о возбужденном состоянии мозга. Возможно, но я был, насколько помню, вполне спокоен и благоразумен. Во второй раз меня это почти раздосадовало, и я снова сел с книгой. И все же, поднимая глаза, я неизменно вздрагивал. Сомневаюсь, впрочем, что этот пустяк имеет какое-либо значение или хотя бы стоит упоминания в связи с тем, что произошло дальше.
После ужина я отправился
