уже все покрыты старческими морщинками.
– Почему ты не заявил в полицию? Ты понимаешь, что это в высшей степени безответственно? Ты подозреваешь брата, а ведь виновным может быть совершенно другой человек!
– Пап, я не подозреваю брата, – уверенно сказал я, – ему незачем меня убивать. Он не мой наследник. И я всю жизнь помогал ему, я столько его пестовал, что ему задумать меня убить просто неприлично.
Я налил себе еще глоточек хереса и засмеялся.
– Неприлично, папочка, это факт.
В этот момент я был страшно рад, что открылась входная дверь, и мама с Мотей вошли в квартиру.
– Пока ты не вымоешь ноги, ты никуда не пойдешь! – строго закричала Ксения Алексеевна на собачку, которая была уже у меня на руках.
– Мам, хочешь, я его помою?
– Да уж, ты помоешь, могу себе представить – отозвалась мама, – был чистый человек и грязная собака, а будет грязная собака и грязный человек. Уйди-ка, не мешай, сынок. Сейчас я помою ноги этому паразиту, и мы будем пить чай.
Мотя еще громко тявкал, но уже перестал вскакивать на все лапы: он уже понял, что во избежание неприятностей надо позволить себя помыть. Как всегда. Такова собачья судьба, и перемен в ней не предвидится. Мотя горестно вздохнул и потрусил в ванную.
– Ты, Женик, был в корне не прав с самого начала. Ты позволил другим людям управлять своей жизнью, в этом твоя решительная и категорическая ошибка.
– Но ведь ты тоже никогда не противился, когда мама на чем-то настаивала, – заметил я.
– Ну что ты сравниваешь, – протянул папа, – у нас с тобой разный менталитет, хоть мы с тобой и родные люди. И потом, обрати внимание вот на что: я никогда не сопротивлялся маме, но при этом свою жизнь прожил так, как считал нужным и как хотел. Если бы я ей подчинился, я бы вынужден был делать карьеру, гоняться за какими-то химерами всю жизнь. Я этого не желал и в итоге не стал делать. Твоя мама умная женщина, она поняла, что либо примет меня таким, какой я есть, либо я просто исчезну из ее жизни. Один раз, это было очень давно, я дал ей понять, что сценарий будет именно таков, и она не стала испытывать судьбу. Вот и все. А вот зачем ты гнешься под всех, я понять не могу. Пойми, сынок, прислушиваться к человеку – это не совсем то же самое, что ему безоговорочно подчиняться.
– Я считал, что неподчинение – это что-то из детского или подросткового лексикона. Или даже собачьего. Я вообще не думал, что кому-то подчиняюсь.
– Тем не менее было именно так.
– Так ты считаешь, что Рита не могла организовать покушение на меня? А кому тогда помешал мальчик Алекс? Кому он вообще был нужен? Он представлял интерес только как мой наследник, разве нет? Пап, мне нужно разобраться в этом во всем, но я не представляю как. Кроме возможности унаследовать мою недвижимость, я не вижу никаких причин меня убивать. Я никому никогда не сделал ничего плохого, ты ведь сам это знаешь, папа.
– Да, но ты не понимаешь очень важную штуку, сынок: ненавидеть человека можно и за добро, которое он сделал.
– Как это?
– Очень просто. Человек, которому ты сделал добро, начинает чувствовать себя должником, несвободным, обязанным, и за это свое неприятное ощущение начинает по-настоящему тебя ненавидеть. Помнишь поговорку: не делай добра, не получишь и зла? Это где-то рядом.
– Да, возможно, но я не могу себе даже представить, что подобное может быть в реальности. Просто в голове не укладывается. Ты действительно так думаешь, папа?
– Так говорят психологи, и я с ними согласен. Тебе надо быть осторожным, Женик, ведь убрать Алекса все-таки удалось. Так что помешает тому, кто все это задумал, исправить свою первую ошибку?
– Я уже не ем дома, – усмехнулся я, – сам себе готовлю кофе, а питаюсь в «Матрешке». Я боюсь, что она мне что-то сделает с едой.
– Будь осторожен со всеми, сынок, ты ведь не знаешь наверняка. Со всеми! Понимаешь, о чем я говорю?
Я понимал. Но ответить не успел, потому что в гостиную вбежал вымытый и высушенный Мотя, добродушно прорычал нам упрек в том, что мы прекрасно устроились и без него, и снова вскарабкался мне на колени. Папа дал мне специальную диетическую собачью печеньку:
– Угости обормота.
– Пап, а почему он все время рычит? Вроде не старый еще, ему года два или три, не больше? И добрый песик. Что за рык он постоянно издает?
– Это он просто ворчит, – объяснил отец, – не то чтобы он был недоволен – он когда доволен, тоже рычит. Просто это такая манера выражать свое мнение. Это его язык такой, мы с мамой понимаем.
В этот момент я подумал о том, что лично я, видимо, совершенно разучился понимать язык людей. Или даже хуже – может, я всю свою жизнь понимал его в корне неверно.
Слова папы требовали осмысления, а пока мне надо было что-то делать, но я совершенно не понимал, что именно. Я не полицейский, не следователь, у меня нет никаких полномочий задавать людям вопросы и требовать на них правдивых ответов. Я не вправе давать задания экспертам, запрашивать необходимые мне сведения, я вообще ничего не могу. Решительно ничего. Я даже не частный детектив, у которого есть если и не властные полномочия, то хотя бы опыт и соответственно заточенный образ мыслей. На моей стороне – ничего, полный ноль. У меня даже пропало желание выводить Риту на чистую воду, я чувствовал к ней такое омерзение, что самым лучшим для меня было бы просто никогда больше ее не видеть. А самым правильным – придумать способ расстаться с ней так, чтобы ее устроили условия и чтобы при этом не остался на паперти я сам. Даже сейчас, когда я в полной мере осознал, что моя жена меня обманывает и ведет двойную жизнь, более того, хочет моей смерти, я не мог заявить на нее в полицию. Это было бы таким ударом для Алисы, что вряд ли девочка со столь неустойчивой эмоциональной сферой легко справилась бы с подобным шоком. И куда занесет мою дочь, случись такое в нашей семье? Получается, с Ритой надо решать мирно. Но что же тогда не дает мне покоя? Алекс. Ответ был прост и лежал на поверхности могильной плитой. Кто разберется в обстоятельствах его смерти? Никто. Он был почти ребенком. Симпатичный, милый мальчик, которого я вначале подозревал в корыстном проникновении в свою семью. А он
