для губ, сильно надушенный платок в мелких синих цветочках, полумужское портмоне и связка ключей.
– Боже мой, кто же это мне все сюда положил?
Катя замкнула редикюль и посмотрела на него снаружи. Синий штоф, вздернутый на синие же шнурки, был ей так знаком! Она обвела комнату глазами и вдруг быстро подошла к сделанной уже постели. На ночном столике лежал совершенно такой же редикюль, где находилась и тетрадка с пудрой и все другие Катины вещи. Екатерина Михайловна поднесла мешочек к другому – всякий бы спутал! Наверное она своего не брала… но чей же этот? Той дамы? Катя, очевидно, ошиблась и захватила его из чужой аванложи… Она снова открыла его и с любопытством перебирала каждую вещь, будто они могли что-нибудь сказать о своей хозяйке… Понюхала сильные духи… не очень хорошие! В портмоне была мелочь, пятирублевая бумажка и несколько карточек: Зинаида Евгеньевна Солнцева, Казанская, № такой-то.
– Так вот как ее зовут! Зинаида Евгеньевна. Подходит! Отчего же с ней случился обморок?
В первый раз Катя не заметила маленькой записной книжки со сломанным карандашом, из которой почти все листки были выдраны. На уцелевших было написано: сторожу на кладбище – 15 рублей. Два часа придет Анна Евграфовна. В переплетную послать. И потом две даты: 17 марта и 2 октября. Эти даты были поставлены вверху страницы, а под ними карандашом нарисованные в беспорядке головы, лошади, домик, кораблик, дерево. Рисунок был неумелый, будто художник не стремился к искусству, а чертил в задумчивости что придется, думая, может быть, тяжело, может быть, влюбленно о верхних двух числах!
Лобанчикова тоже задумалась.
– 2 октября и 17 марта, что это за числа? Знакомые какие-то!.. День рождения и именины Алексея Ивановича… Они те же. Вот странное совпадение.
3.
Екатерина Михайловна никому не сказала о чужом редикюле, решив отнести его на Казанскую самой. Она надеялась увидеть Солнцеву, сама не зная точно, для чего это ей нужно. Выбрала воскресное утро, сказав, что пойдет к обедне с Сережей – и потом отпустит его, отпустив его до двенадцати часов, чтобы тогда снова сойтись в соборе и вернуться вместе – сейчас же сама, торопясь и оглядываясь, наняла извозчика на Казанскую.
Обстановка передней и маленькой гостиной, куда Екатерину Михайловну ввела та же старуха, опять ничего не говорили Лобанчиковой о хозяйке квартиры. Комнаты были темны и грязноваты, мебель производила впечатление старой (но не старинной, а старой), с отставшей в некоторых местах фанеркой. Затем у окна стоял комод, покрытый вязаной скатертью, в углу сияла лампада перед образом. Странными казались совершенно новенькие кушетки и три пуффа в ярких розах, поставленные у китайских ширм, сплошь утыканных фотографиями. Отворила двери ей старуха и недоверчиво смотрела на гостью, пока та объяснила о редикюле. По-видимому, эта женщина была и прислугой, потому что больше никто не появлялся. Поблагодарив Лобанчикову, старуха стояла, не приглашая Екатерину Михайловну войти и будто дожидаясь, когда та уйдет.
– Мне нельзя было бы видеть г-жи Солнцевой?
– Вы не беспокойтесь, я мешочек передам.
– Ее нет дома?
– Я, право, не знаю… Сейчас спрошу. Вам по делу?
– По делу.
– Зайдите в комнату. Я сейчас узнаю.
Старуха говорила шопотом и с видимой неохотой. В зале было необыкновенно тихо. Вдали пробило одиннадцать. Среди фотографий не было изображения Алексея Ивановича (были какие-то мелкие артистки с открытой сцены, мещанки, молодые люди с усами, два-три юнкера и молоденький дьякон). Дверная ручка брюкнула, повернутая с другой стороны двери, но никто не вошел. Тихо, тихо ручка приняла прежнее положение, а старуха вернулась через переднюю.
– Простите, барышня, Зинаида Евгеньевна еще спит.
– Не скоро встанет? Я бы подождала…
– Вы не беспокойтесь, я мешочек передам, а когда она встанет, это неизвестно.
И опять остановилась, выжидая.
– Это их спальня? – спросила вдруг Лобанчикова, указывая на закрытую дверь.
– Чего это? – встрепенулась старуха.
– Я спрашиваю – эта дверь в спальню Зинаиды Евгеньевны?
– Нет. Это – просто так комната.
И как будто в подтверждение своих слов, она широко распахнула дверь в соседний покой.
Екатерине Михайловне показалось, что в ту же минуту как дверь открылась, кто-то хлопнул другой дверью той же комнаты, торопливо выходя. Тут ничего не стояло, кроме большого сундука у стены и лампы на подоконнике. Комната была узенькой и проходной. Над сундуком висел увеличенный круглый портрет. На фоне морской декорации сидели Зинаида Евгеньевна и Турин, оба читали одну книгу, обнявшись. Лобанчикова быстро подошла к фотографии, сразу узнав жениха. У Солнцевой было необыкновено милое и молодое лицо без малейшей стеснительности и таинственности.
– Давно Зинаида Евгеньевна снималась?
– Года два тому назад.
– Вы знаете Турина?
– Турина? Нет, не знаю.
– Но Зинаида Евгеньевна с ним знакома?
– Может быть. Я не знаю всех ее знакомых.
– Но вот этого господина вы знаете?
Катя указала на группу. Старуха долго из-под руки смотрела на фотографию, будто видела ее в первый раз. Наконец произнесла:
– Этого знаю. Я только не знала, что это – Турин.
– Турин, Алексей Иванович, – подтвердила Лобанчикова и хотела прибавить, – мой жених… – но остановилась.
– Все может быть! – согласилась старуха.
– Вы давно служите у Зинаиды Евгеньевны?
– Я не служу у них. Я – родственница.
Лобанчикова, выйдя на улицу, перешла на другую сторону и обернулась, чтобы посмотреть снаружи на дом, где жила Солнцева. В форточку виднелось лицо Зинаиды Евгеньевны, которая, встав коленями на подоконник, следила, очевидно, за пришедшей посетительницей. Она была совсем одета и причесана, так что, по-видимому, давно встала. Увидев, что Екатерина Михайловна обернулась, та быстро захлопнула форточку и отошла от окна.
Сережи еще не было в церкви, так что Екатерина Михайловна поспела пробраться на свое прежнее место. Визит на Казанскую оставил смутное впечатление неопределенной загадочности, серьезности и вместе с тем чего-то родного, полузабытого, будто она побывала у старой няни. Конечно, это могло быть от того, что Лобанчикова увидела там портрет своего жениха… Странно, что Алексей Иванович ничего не говорил ей об этом знакомстве. А знакомство, очевидно, было не мимолетное, раз снялись даже вместе. Нужно будет спросить его.
Катя взглянула искоса на брата и, мелко перекрестившись в последний раз, вышла из церкви. Видно было, что она хочет что-то сказать, но начал Сергей; начал задумчиво, почти элегически, что было совсем не в его характере:
– Я завидую тебе, Катя. Есть какой-то приятный идеализм в твоей жизни: сначала институт, семья, жизнь в имении, теперь ты – невеста. Алексей тебя любит. Будете счастливая пара, потом дети, семья.
Заметив, что сестра улыбается, он продолжал:
– Это смешно,
