людей, вы носите и легкий и тяжелый дух, болезни, святость, злоба и кровь тех, что вами владели, в шелках, в складках остаются и могут вызвать темные и дымные призраки давно забытых страстей, делать нам, живущим, воздух душным и вредным. Говорят, что и на это есть своя дезинфекция, своя сулема, но Илья Иванович ее не знал и постепенно распростился с своими курантами и шарманками, чья механическая жизнь так привлекала его когда-то.
Невеста
1.
Как раз против своего бинокля Екатерина Михайловна опять увидела такие же два стекла другого бинокля с противоположного ряда ложь и снова ей не удалось рассмотреть сидевшей там дамы. Кажется, не только ее внимание привлекла эта женщина на первом представлении нового балета. Она сидела в ложе почти одна, потому что маленькая, скромно одетая старушка все время скрывалась в аванложе и высаживалась вперед только когда гасили в зале свет. В меру нагримированная, в ярко желтом, экстравагантного покроя платье, она смотрела робко и вызывающе, замечая нелестное внимание публики и порывисто хватаясь за бинокль в ответ на любопытные взгляды. Несколько мужчин заходило к ней, говорили стоя, не присаживаясь, смеялись и подталкивали друг друга. В фойэ она не выходила, а с порога аванложи смотрела на гуляющих по коридору, не обращая внимания на нескрываемое шушукание. Представление, по-видимому, не интересовало ее; ее присутствие в театре носило исключительно характер вызова, от которого она сама изнемогала.
Екатерина Михайловна Лобанчикова не могла объяснить себе, почему ее так интересует эта женщина. Впрочем, ею интересовался и Катин брат Сережа, и жених Лобанчиковой, Алексей Иванович Турин. Последний интересовался не столько самой дамой, сколько вниманием Кати к противоположной ложе. Он все говорил, что молодой девушке нельзя так лорнировать людей, в чем его поддерживала и будущая теща. Сережа громко засмеялся, а Катина мать сказала:
– Я даже удивляюсь, как на первом представлении балета могут бывать такие особы.
– Разве ты ее знаешь, мама? – живо обернулась к ней Екатерина Михайловна.
Та пожала плечами и промолчала.
В антракте Катя, несмотря на отговоры старой Лобанчиковой, вышла с женихом пройтись по коридору. Можно было подумать, что девушка имеет определенную цель, так прямо и быстро она направилась вперед, почти увлекая за собою Алексея Ивановича.
На пороге аванложи стояла желтая дама, напряженно, робко и нагло щуря глаза. Кате показалось, что она смотрит прямо на нее, или на Алексея Ивановича. Слегка повернувшись к жениху, она заметила досадливую и какую-то извиняющуюся улыбку на его лице, вдруг сделавшемся неприятным и надутым. Екатерина Михайловна внимательно взглянула на лицо женщины, так что та слегка улыбнулась, заметив этот взгляд. Может быть, она улыбнулась просто так, независимо от Катиного взгляда.
Они уже шли обратно мимо той же ложи, когда Алексей прижал плотнее Катину руку, прошептав:
– Катя, я прошу вас не смотреть на эту женщину. Это неприлично, понимаете?
– Почему? – спросила было девушка, но в эту минуту в публике произошло какое-то волнение. Дама в желтом платье вдруг отклонилась, схватясь рукою за косяк. Она тихо выгибалась назад, меж тем как пожилая дама тщетно силилась втащить ее в аванложу, отдирая руку, впившуюся в дверь. Проходившие недоумевали, пересмеиваясь. Лобанчиковой почему-то показалось, что незнакомка была взволнована шепотом Алексея Ивановича, который она могла каким-то чудом услышать.
Если она и не слышала, то отлично могла видеть, что Турин что-то говорил невесте и что эти слова относи лись к ней. Меж тем, старуха все тащила свою спутницу внутрь ложи, и ей никто не помогал. Екатерина Михайловна вдруг освободила свою руку из-под руки жениха и бросилась вверх по лестнице.
– Катя, куда вы? – спросил было Турин, но та, ничего не отвечая, продолжала подниматься. Вернулась она почти сейчас же, держа в руке стакан воды. Увидя воду, все будто поняли, что с барыней просто дурно и, успокоившись, стали расходиться. Тем более, что звонок уже звонил конец антракту.
Дама в желтом полулежала на диване, старуха расстегивала ей лиф сзади, ворча и трясясь.
– Пусть она выпьет воды! Не бойтесь, это – простой обморок, она, наверное, утомилась, в театре так душно!.. – говорила Екатерина Михайловна, рассматривая молодую женщину. Небольшое лицо с острым носом и большими темными веками было просто и как-то изысканно. Оно могло бы принадлежать светской даме и простой крестьянке, – очень русское, несмотря на черные, вероятно, глаза, черные, но не синеватые волосы и продолговатый овал.
– Что это за выходки, Екатерина Михайловна? Идемте в нашу ложу… Что подумает ваша матушка! – раздалось за Лобанчиковой.
– Выходки? Мне не нравится ваш тон, Алексей Иванович! – начала было девушка, но, сдерживаясь, взяла упавший на пол свой редикюль, и вышла, сопровождаемая униженными благодарностями старухи, между тем как незнакомка только что, может быть, на звук мужского голоса, медленно открыла огромные, томно замерцавшие глаза.
2.
Вернулись домой в некотором расстройстве, хотя Катина мать и не заметила, что Екатерина Михайловна заходила в ложу к незнакомке. Алексей Иванович был вежлив и ласков, но известная досада не сходила с его не особенно выразительного лица. Кажется, это был первый вечер с тех двух недель, как Турин сделался объявленным женихом Екатерины Михайловны, что они расстались не то что рассорившимися, а как-то не совсем любовно. Невеста не обратила на это особенного внимания, все еще не оправившись от происшествия в балете. В сущности, никакого происшествия не было и, во всяком случае, оно никаким образом не касалось, даже не могло касаться Лобанчиковой и ее жениха, но у нее не выходило из памяти простое и изысканное лицо дамы, лежавшей в обмороке, ее робкий, стесненный и вместе с тем вызывающий вид, ее богатое, несколько смешное платье и мерцающие глаза. Екатерина Михайловна хотела было даже спросить у брата Сережи, не знает ли он, кто эта женщина, но побоялась его насмешек.
Заплетая косы на ночь, она опять вспоминала то лицо и внимательно взглянула в зеркало. В ночном туалете она еще больше казалась деревенской барышней. Да Екатерина Михайловна и в самом деле проводила большую часть времени в имении, месяца на четыре только приезжая в Петроград, да и то только последние два года. До семнадцати лет была в Смольном и тоже не видела города, выезжая на праздник в деревню.
– Как у меня блестит нос! Нужно попудрить! – подумала девушка, сама не зная, зачем на ночь пудрить нос, – и протянула руку к редикюлю, где была тетрадочка с пудреной бумагой. В редикюле тетрадки не оказалось.
Там была крошечная пудреница с венчиком на крышке, карандаш
