прохвост. Теперь я вижу это и сам. Однако я, в отличие от тебя, человек чести и не намерен стрелять в обидчика из ружья, словно он собака, а не человек. Слышите, Фальк? Я теперь же требую от вас сатисфакции.
Иван Карлович отвесил сухой поклон, но промолчал. По всему было видно, что помещик не завершил свою мысль. И действительно, помедлив мгновение, Дмитрий Афанасьевич заговорил вновь, все также веско, аристократически, роняя слова:
– Умоляю, не станем мешкать! Теперь же назначим себе секундантов и приступим. Моим, если вы не возражаете, будет верный Холонев, вашим – Егор.
Фальк испытал некое давно забытое чувство, которое французы называют "дежавю". Подобное с ним когда-то уже происходило. Он вспомнил тесный дворик за трактиром, гусарского подпоручика и клубы порохового дыма, выползающего из дула пистолета злыми, ядовитыми языками.
– А я все гадал, для чего вы притащили с собой третьего? – невесело рассмеялся молодой человек. – Он будет моим секундантом. Весьма польщен. Благодарю за заботу, ваше сиятельство. Владимир Матвеевич, надо полагать, кандидатуру подбирали именно вы?
Приказчик немедленно набычился.
– Что ж, юноша, встаньте за моей спиной. Не стойте вы как истукан, марш-марш! Вот так, молодцом, – принялся распоряжаться фехтмейстер таким тоном, будто он вел обыкновенный урок, не грозящий закончиться для его участников увечьем или смертью. – Дмитрий Афанасьевич, если вы не раздумали меня умертвить, предлагаю вам воспользоваться для этой цели шпагами. Холонев вряд ли догадался прихватить с собой шкатулку с пистолетами. Пардон, с пистолетом.
Помещик нервно кивнул. Не смотря на прохладу раннего утра и сырость, исходившую от реки, лоб его покрывала испарина. Он находился сейчас в столь возбужденном состоянии, что Софья всерьез обеспокоилась, не случится ли с братом удар.
Все это время девушка оставалась безучастной к происходящим событиям. Не из равнодушия и, тем более, не из порочного любопытства, а совсем по другой причине. Она осознавала каждое произнесенное слово, внимательно следила за каждым жестом, но совсем не могла пошевелиться. Краткая двигательная активность, случившаяся с ней при первом появлении всадников, сменилась крайней степенью беспомощности. На медицинском языке сие явление именовалось красивым словом "ступор".
Молодая княжна очнулась, только когда Иван Карлович осторожно вызволил шпагу из ее одеревеневших пальцев и негромко произнес в самое ухо:
– Не тревожьтесь, мадемуазель! Я не причиню вашему брату серьезного вреда. Обещаю.
Она ощутимо вздрогнула, точно от оглушительной пощечины и, наконец, заговорила. Слова полились из нее, подобно воде, резво бегущей из траченной плотины:
– Стойте! Перестаньте, валять дурака! Митя, это не то, что ты подумал! Иван Карлович, он вас провоцирует! Вы ведете себя, словно дети. Заклинаю, остановитесь! Володя, прекрати это безумие. Скажи им, что же ты стоишь. Егор…
Но ее не слышали, и, кажется, вовсе не намерены были замечать. Когда дело касается чести, мужчины становятся похожими на зверей, потому поступки, вершимые в эту минуту во имя нее, обыкновенно чудовищны и омерзительны.
Фальк бросил модную визитку своему новоиспеченному секунданту, тот едва успел ее подхватить, и протянул один из клинков Дмитрию Афанасьевичу.
Холонев стянул, ставшую бесформенной от пота фуражку, и деловито откашлялся, не без удовольствия принимая на себя роль главного распорядителя дуэлью.
– Я, господа, коротко! Потому понимаю, что сие пустая формальность, однако в соответствии с дуэльным артиклем принужден перед началом поединка осведомиться у противоборствующих сторон на предмет возможности примирения.
Князь упрямо мотнул головой, не мешай, мол. Глаза его блестели извращенным сладострастием, уголок губ бесконтрольно подергивался. Фальк равнодушно пожал плечами.
– Стало быть, миром не сладите? – удовлетворенно кивнул Владимир Матвеевич. Он хотел было обсудить условия боя, но разгоряченный помещик, как видно, устал ждать, и с лихим кряканьем ринулся в атаку.
Приказчик едва успел отскочить на безопасное расстояние. Тихонько выматерился.
Барышня охнув забегала вокруг фехтовальщиков, не оставляя тщетных попыток достучаться до их разума. Более всего она напоминала сейчас беззвучно открывавшую рот рыбу, которую вынесло на берег разбушевавшейся волной. Подобно ей, девушка была не в состоянии противостоять стихии. Софья в отчаянье опустилась на колени, не замечая, что наряд ее моментально окрасился соком не по-осеннему зеленой травы, и вдруг обнаружила, что над берегом воцарилась странная тишина.
Она с замиранием сердца подняла глаза, поглядеть, не случилось ли страшного, и тотчас облегченно вздохнула. Оба фехтовальщика стояли, опустив шпаги, и с любопытством взирали в сторону леса. Оттуда, продираясь сквозь густые заросли дикой малины, к ним приближался еще один всадник.
Юная дама поднесла ладонь ко лбу, прикрываясь от солнца. Она не поднималась с колен, боялась, что ноги откажутся ей повиноваться.
Кто это еще пожаловал? Никак, Семёныч? И впрямь он, повар! Зачем ему понадобилось сюда приезжать? И что он там кричит?
Софья Афанасьевна напряженно прислушалась.
– Господа! Господа! Слава Богу, что я вас нашел! Едемте скорей обратно в усадьбу! Беда, господа!.. Там Вебер! Его убили…
Лучше бы не прислушивалась, отстранено подумала девушка, прежде чем лишиться чувств. Пышная прическа смягчила удар о землю.
Глава двадцать четвертая
В небольшой комнатушке, некогда служившей парилкой, столпилось необычайное количество народу. Столько посетителей захудалая банька не знала даже в прежние, лучшие времена.
Тело Константина Вильгельмовича лежало на полу в странной позе. Голова неестественно запрокинута назад, колени подогнуты. Безжизненный взгляд был устремлен в закопчённый потолок старой бани, рот слегка приоткрыт. Это придавало бледному лицу смешанное выражение удивления и досады.
Помимо несостоявшихся дуэлянтов и их секундантов, в помещении находились позеленевший от увиденной картины адъюнкт-профессор Мостовой, невозмутимая пани Листвицкая и то и дело всхлипывающий повар Семёныч. Софью Афанасьевну, которую с трудом удалось привести в чувство, предусмотрительно отправили к себе. Заперли в спальне под присмотром служанки. Но не полюбившейся ей Татьяны, а другой девушки – Дуняши. Татьяна и Тимофей бесследно исчезли.
– Кто обнаружил труп? – сдвинув черные брови, спросил Владимир Матвеевич.
Дядька Семёныч всхлипнул громче обычного, но ответил твердо и вполне разборчиво:
– Так я и нашел, ваш скородь. Поутру, часу в седьмом, Танька обычно приходит ко мне на кухню, брать для Ефимова снедь. А сегодня вдруг ни слуху, ни духу. Я, понятно, забеспокоился, мне тесто ставить, творог варить, а тут такое безобразие. Ну, думаю…
– Болтаешь, ты дело сказывай, – рявкнул приказчик.
Семёныч втянул голову в плечи и выпалил единым духом:
– Делать нечего-с, понес Тимошке сам. Сюда вхожу и… Так они и лежали-с. На спине, эдак скрючемшись…
Кухонный мужик поискал глазами образок, быстро-быстро перекрестился и умолк, не зная, нужно ли говорить о чем-то еще. Рассказ о событиях сегодняшнего утра за него продолжила Ольга Каземировна:
– Доктор считает, что господину Веберу
