не тем промозглым и насмехающимся. Этот пах свежей землей, талым снегом, ростками новой травы и коровьим молоком.
Тайка открыла глаза. Они стояли в продуваемом насквозь гроте. Снаружи выла метель, а в маленьком каменном отнорке за заборчиком, там, куда не добирался сквозняк, зеленели робкие побеги. На сене новорожденные среброрунные ягнята сосали овцематку, а в золотой чеканной чаше лежало маленькое сухое семечко.
— Где это мы?
— Там, где кончается зима.
— Но ведь она еще только начинается!
— Потому это место и укрыто до поры. После долгой ночи, когда родится новое солнце, семечко прорастет. Нравится?
— Очень! — У Тайки аж дух захватило, и она заговорила шепотом, чтобы не потревожить еще не случившееся чудо: — Мне кажется, здесь даже в воздухе пахнет надеждой.
— Верно приметила, ведьма: это она и есть. Ну, давай сюда свою шерсть. Только здесь и можно спрясть твоим друзьям новые судьбы. В этом деле без надежды никак.
Мара Моревна протянула ладонь, и девушка полезла в сумку: так, главное — верить в себя!
Ладонь погрузилась во что-то мягкое, теплое, и Тайка едва не взвизгнула от счастья: да, ей удалось наснить шерсть Люты.
— Мара Моревна, а вы сможете не две, а три нити сплести? Пожалуйста!
Ох, наверное, стоило сказать об этом раньше! Древняя чародейка вдруг нахмурилась:
— Что-то много у тебя друзей без судьбы, ведьма. Смотри, свою не потеряй.
И так серьезно это прозвучало, что у Тайки екнуло сердце:
— А это что, примета плохая?
— Примета — не примета, а зевать не след. Кто третий-то?
— Огнеслава… — вздохнула Тайка. — Яромирова невеста. И да, я правда хочу ей помочь!
— Меня не уговаривай, деточка. Себя уговори.
Тайка скрипнула зубами:
— Я обещала Индрику, что не буду врать. Да, я не хочу ей помогать. Но «не хочу» — не значит «не буду». Это не ради нее, а ради Яромира.
— Выходит, сильно ты любишь этого Дивьего парня?
Тайка не понимала, чего Мара Моревна от нее добивается. Но невысказанная правда жгла губы огнем, поэтому она кивнула:
— Люблю. Только вы ему не говорите, пожалуйста.
— А что же ты глаза-то опустила, милая? Будто бы стыдишься своей любви?
Чародейка подняла ее голову за подбородок и заглянула в глаза. Ой, оказывается, у нее зрачки не просто черные, а с золотинками!
— Да неловко как-то. — Тайка шмыгнула носом. — У него невеста нашлась, а тут я — маленькая глупая девчонка. Как-нибудь перетерплю, в общем. Подумаешь, втюрилась. Не я первая, не я последняя.
— Зря ты так говоришь, — покачала головой Мара Моревна. — Защитить себя хочешь от надежд обманутых? Понимаю… Только ведь согласись: уже не вышло. От любви душа завсегда болит. Кто-то считает, что в ней кроется слабость, — например, Кощей так думал. А вот я считаю, что любовь — это главная сила, что есть в нашем мире. Более того, весь мир — и проявленный, и волшебный — возник от большой любви. Когда-нибудь я расскажу тебе эту историю…
Тайка испустила разочарованный вздох. Ей так хотелось узнать обо всем этом, но она понимала: не время. Не хватит ей еще понималки. Вот и сейчас-то едва хватало…
— И как же использовать эту силу?
— По-разному. К слову, о нитях — тут-то она тебе в первую очередь понадобится. Я спряду три, так и быть. Но приживить нить к сердцам своих друзей должна ты сама. Своей любовью.
— Потому-то вы и сказали: себя уговори… — Тайка помрачнела от догадки. — Ладно. Я поняла. Яромира я уже люблю. Мая тоже — как друга. Дело за малым — осталось подружиться с Огнеславой и полюбить ее тоже…
— И не винить себя, если не выйдет, — тихо добавила Мара Моревна. — Знаешь ведь: сердцу не прикажешь.
И тут Тайка разревелась. Долго в себе все держала, копила. Других слушала, а сама не жаловалась — вот и прорвало. Все выложила как на духу: и что домой хочется, а все эти войны чтобы забылись как страшный сон, и чтобы Доброгнева как-нибудь без их помощи сдохла, и чтобы Мир на нее хоть раз взглянул так же, как на Огнеславу. А еще лучше — чтобы Огнеслава не находилась вовсе. Да, это очень плохо — желать кому-то сгинуть в Кощеевых подвалах, поэтому Тайка — очень плохая. Все на нее надеются — по привычке, как в Дивнозёрье. А тут все намного страшнее. Ей ни за что не справиться…
Тайке было стыдно до духоты, горло перехватывало, губы дрожали. Мара Моревна гладила ее по плечам и приговаривала:
— Плачь, душа моя, плачь. Однажды все пройдет, как летний дождь… А зима — время тяжелое. Плачь.
И когда слезы иссякли, Тайке вдруг стало легче. Будто бы гора с плеч свалилась. Она знала, что впереди ждет много испытаний, но теперь боль и горечь вымылись из сердца, уступив место надежде.
От избытка чувств она обняла Мару Моревну и испугалась: не слишком ли это фамильярно? Та и впрямь отпрянула. Брови чародейки сошлись у переносицы, губы превратились в жесткую злую линию. Обеими руками она толкнула от себя Тайку, и это было обидно до острого кома в горле.
— Что я не так сделала?! — выпалила Тайка.
А ее уже трясли, как грушку, и голова моталась то вправо, то влево.
— Скорее просыпайся, ведьма! Беда приключилась!
Глава двадцать третья. Холод смерти, сердца лед
Тайка открыла глаза и сперва не поняла, где очутилась. Перед глазами все плыло, дурнота стояла комом в горле, но хуже всего — она не могла пошевелиться. Ноги налились тяжестью, будто к ним прицепили гири, а руки… Руки вообще оказались связаны за спиной. Девушка с усилием сфокусировала взгляд, но не увидела ничего, кроме трещинок на каменной кладке, — похоже, она лежала, уткнувшись носом в стену, а где-то неподалеку капала вода…
Собрав все силы, Тайка перевернулась на другой бок и застонала от боли: тело совсем не слушалось. Еще и живот скрутило. Она сжалась в комочек и случайно задела носком кроссовки какой-то мешок. Тот вдруг зашевелился, изнутри донесся знакомый голос коловерши:
— Тая? Что за шутки? Я ничего не вижу!
Она хотела ответить: «Я здесь». А еще сказать: «Мы, кажется, в ловушке». Но язык онемел, поэтому получилось только невнятное мычание.
Слезы застили глаза, но Тайке все же удалось разглядеть Лиса и Яромира — тоже связанных. Кощеевичу еще и рот кляпом заткнули, чтобы чары свои спеть не вздумал. Помнится, они тоже так делали. Ну, когда еще враждовали. Теперь кажется, что это было так давно…
Яромир подкатился
