Фомин сглотнул, его распирало от счастья и гордости, на душе впервые в жизни было легко и спокойно. Маша искренне любила, без расчетливого цинизма, и он это знал. Умел опознать, благо дар не подводил.
Теперь он будет с ней рядом всю жизнь, рука об руку, и… Да плевать на все, на положение и чины, ордена и богатства, карьеру — когда есть любовь, все остальное приложится.
— Слушай, Сеня. — Девушка извернулась в его крепких объятиях, и ее лицо уткнулось ему в плечо. Зубы игриво укусили, а пальцы ущипнули. — Нет, нет, ты меня не так понял. Больше не надо. Достаточно для первого раза. А то больно…
Фомин помимо воли зарделся, как мальчишка. Он стал для нее первым и единственным мужчиной. Муж!
Обретение собственной семьи было настолько внезапным, что Семен Федотович пока не мог принять его всем сердцем, но уже мыслил за двоих. И прекрасно понимал, что теперь станет легче, как любому командиру при грамотно обеспеченном тыле.
— Я тебе казаков рожу, сыновей. Уж больно много станичников в землицу сырую полегло, оскудел Дон-батюшка.
— Знаю, — он погладил ее по лицу. — Крепеньких ребятишек рожать будешь, настоящих мужичков.
— Казаков! — Голос девушки посуровел. — Это бабы мужиков рожают, а я казачка и тебе токмо казачат дарить буду.
— Так я не казак!
— Будешь им, воин ты лихой, — уверенно сказала девушка и поцеловала его открытую ладонь. — В Омске поезд несколько часов стоять будет, мы успеем в церковь сходить. Не хочу до Новочеркасска тянуть, с тобой хочу быть венчанной. Настоящей женой!
— Батюшка вряд ли сможет нас так быстро обвенчать. — Фомин не возражал против женитьбы. Еще бы возражать, если он сам этого желал. И ему нравилась целеустремленность жены, сильно нравилась. Как и то, что совсем юная девушка не боялась принимать решения.
— Он на тебя только глянет и вопросов задавать не будет, враз к алтарю поведет. В Новочеркасске у нас дом, отец уважением пользуется, так что в станицу тебя без разговоров примут.
— Примаком стану?
— Нет, домовитым казаком. Уважаемым офицером! С углом собственным и красавицей-женой. А то ты как перекати-поле четверть века катался. Вот так-то. Или ты против?
— Нет, нет! — быстро открестился Фомин и мысленно представил себя в лампасах и в окружении детей. На сердце стало благостно, и он предался мечтаниям, согреваемый жарким телом жены…
— Я хотела тебя спросить об одном. Тогда, зимой, ты сказал этому мерзавцу Шмайсеру, что выходишь меня в любом случае, ибо я являюсь связью с внуком. Хм… Надо же, тогда для тебя я была чьей-то, — она хмыкнула, — бабушкой, хотя женщиной стала только сейчас. А потому будь добр объясниться!
Фомин ждал этого вопроса, прекрасно понимая, что его половина чрезвычайно целеустремленная особа, доводит любое дело до конца и очень не любит неясностей.
— Ты военного министра Арчегова видела?
— Да, один раз в Иркутске. Он соизволил прийти к нам с целой свитою в гимназию на выпускной бал. Молодой, порывистый, но все говорят — жутко талантливый и очень резкий, если не жестокий, генерал. Девочки о нем томно повздыхали, но, увы, увы… Место супруги его высокопревосходительства уже занято.
— Я держал твой оберег в руках. Так вот — Арчегов не есть молодой генерал, а битый жизнью волчара. Он перенесся так же, как и я, и он твой внук, в этом я полностью уверен. Хотя, возможно, он не знал, что его родная бабушка была брошена умирать в Ледяном походе…
Маша напряглась и вырвалась из объятий. Уселась на диване, чуть не спихнув Фомина на пол, и уставилась на мужа широко раскрытыми глазами испуганной лани.
— После твоего рассказа я уже думала, что меня ничем в жизни не удивишь! Но сейчас… — Она всплеснула руками. — Рассказывай все, Сеня, до мельчайших подробностей…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Пусть загнал я судьбу свою…
(10 сентября 1920 года)
Варшава
— Владимир Ильич постоянно напоминает и требует от наших войск безостановочного движения на запад!
Троцкий гневно сверкнул стеклами очков и чуть не топнул ногою. Председатель РВС республики был недоволен.
Еще бы — Западный фронт настоятельно требовал немедленных подкреплений, войска дошли до границ Германии, а в парках осталось едва до половины боекомплекта, всего на два-три дня боев. Привезти все необходимое можно только по железным дорогам, на которых творится сейчас черт знает что.
— Мне нужно знать, Феликс Эдмундович, когда вы наведете порядок в тылу наступающих фронтов? Когда будет обеспечено бесперебойное питание наших наступающих армий?!
— Мы делаем все возможное, Лев Давыдович!
Высохший, как египетская мумия, глава Польской советской республики производил страшное впечатление. Впавшие воспаленные глаза, красные, как у кролика, от вечного недосыпа, дрожащие пальцы, расширенные зрачки и нервно дергающиеся крылья ноздрей — видно, что Дзержинский был на пределе физических и духовных возможностей.
«Никак снова на кокаин подсел наш Торквемада? Или „балтийский коктейль“ глушит?»
Сам Троцкий наркотиков избегал, да и не нужны они ему были. Нарком по военным делам не изводил себя на работе, предпочитая размеренный ритм и отводя значительное место отдыху.
Кокаин не нужен, если имеется прекрасное вино и коньяк, а в соседнем вагоне его легендарного штабного поезда есть всегда готовые к «товарищеской услуге» красивые секретарши из машинописного бюро. Однако, глядя сейчас на измученного Дзержинского, Лев Давыдович не злорадствовал, хотя повод был — «любимец партии», ее «карающий меч» не может навести в Польше самого элементарного порядка.
Такая покладистость объяснялась просто — ведь без помощи «железного» Феликса «паровой каток» Красной армии остановится через несколько дней, испуская последние черные клубы безвозвратно потраченных усилий и рухнувших надежд, а этого «лев революции» уже сам не мог перенести…
— Мне нужна немедленная помощь в очищении территории от буржуазных банд и остатков польской армии, Лев Давыдович, — со сдержанной неприязнью к собеседнику глухо произнес Дзержинский. — На созданные части Польской красной армии надежды мало — они очень немногочисленны и плохо вооружены…
«И абсолютно ненадежны», — мысленно закончил за своего «заклятого друга» Троцкий.
Две спешно сформированные из поляков стрелковые дивизии реальной силы не представляли, а дезертирство из них стало массовым. Никакой пролетарской и классовой сознательности, даже рабочие Лодзи заявили, что им нужна независимая Польша, а уж потом они сами будут выяснять, какая — красная или панская.
И как с таким националистически упертым пролетариатом мировую революцию совершать прикажете?!
— Принимается, Феликс Эдмундович!
