ПРОЛОГ
Иркутск
(30 июля 1920 года)
— Я не пойму одного, Константин Иванович?! Зачем Семен так с собою поступил? Зачем?! Ты мне сможешь ответить? Что означает эта записка? Ведь ты знаешь на нее ответ?!
Последний российский император Михаил Александрович чуть ли не кричал — такую потерю выдержки у него генерал Арчегов видел впервые за эти семь месяцев их знакомства и совместной деятельности.
А ведь и самому пришлось в жизни повидать всякого. Он, бывший подполковник Российской армии Константин Иванович Ермаков, являлся выходцем из совсем другого времени, не начала, а самого конца XX века.
Невероятным стечением обстоятельств загнанный в декабрь кошмарного для «белого движения» девятнадцатого года, он несколько пообтерся в новой для него «шкуре».
Изменения в истории, им же самим и вызванные, уже не шокировали и не пугали, как говорится в народе — за что боролись, на то и напоролись!
Да и сам Михаил Александрович был здесь своеобразным апокрифом — по воле таких же «попаданцев», но на четверть века старше, великий князь избежал казни в далеком июне восемнадцатого года…
— Ты чего зубами заскрипел, Константин Иванович? — быстро спросил «царь Сибирский», заметивший яростную гримасу, мелькнувшую на лице своего генерал-адъютанта.
Арчегов-Ермаков от встревоженного голоса монарха опомнился и взял себя в руки. Но память услужливо развернула картинку того, что могли бы натворить «друзья»-«попаданцы» три месяца тому назад. Вся кропотливая работа могла коту под хвост пойти! Хотя такую лютую смерть он и злейшему врагу не пожелал бы!
Генерал чуть мотнул головой, как уставший от непосильной работы заморенный конь, прогоняя навязчивое видение. Затем вытянул из пачки папиросу, щелкнул зажигалкой, прикуривая от маленького огонька пламени, и остался довольным своей выдержкой — пальцы уже не дрожали. Хотя увиденное ими зрелище было действительно страшным, такое никогда не забудешь, даже если сердце зачерствело от войны.
Карман галифе оттягивал тяжелый наган с единственным патроном в барабане — настоящим, а не таким же бутафорским, что в начале января он предложил бывшему Верховному правителю адмиралу Колчаку. Сегодня вечером Арчегов хотел отдать его генерал-адъютанту Фомину, но тот сделал свой чудовищный выбор.
Сам Константин Иванович, будь он в такой ситуации, предпочел бы пустить себе пулю в висок, но не облить себя керосином из лампы, поджечь матрас и рухнуть на него ничком, намертво схватившись руками за дужки кровати. Боль чудовищная, неимоверная — но несчастный самоубийца не стал падать на пол, спасаясь от нестерпимых мук. И только через пять минут охрана всполошилась, уловив запах гари…
— Это его последнее «прости», Мики, — чуть сморщился Константин, называя монарха еще чуть ли не детским прозвищем — наедине они не соблюдали условности, для царя впитанные с «молоком» матери, если так можно сказать о кормилице, а для самого Арчегова ставшие привычными за эти семь месяцев. Ничего не сделаешь — «воленс-ноленс», но положение обязывает: теперь в статусе военного министра Сибирского правительства и доверенного лица его величества.
Они стояли вдвоем на берегу Ушаковки — небольшая речка несла свои голубые воды, перекатывающиеся на выступающих камнях, к ледяной Ангаре. Именно в устье этой большой реки должен был принять смерть адмирал Колчак, но в той истории, которая сейчас решительно изменилась.
— Что «прости», я понял, — глухо сказал Михаил Александрович, — но тут и другое есть. О чем ты с ним вчера говорил, раз он такое решение принял? О чем, Костя? И не обманывай меня, не нужно.
— Да вроде…
— Константин Иванович, — голос монарха словно обдал холодом, а глаза наполнились ледяной крошкой, — не надо. Я вас хорошо узнал за это время. Если вы солжете, то это я восприму личным оскорблением. По-моему, за это время я вам не дал повода к такому общению. Потому прошу вас сказать мне правду. О чем вы говорили с Семеном Федотовичем, раз после этой беседы он покончил с собою таким страшным способом? Я жду вашего ответа, генерал!
— Давайте присядем, ваше величество, — Константин указал на лавку, что стояла под прикрытием густого раскидистого куста. Здесь, в полсотне метров от своей усадьбы, он часто любил сидеть с женою, жадно вдыхая свежий влажный ветерок, что шел от Ушаковки.
Спасские казаки хорошо знали место, где любили отдыхать супруги Арчеговы, потому их детишки здесь не игрались, не торчали на бережку с удочками, ловя гальянов и ельцов, а приветливые казачки не полоскали белье с дощатого мостика. И лавочки специально поставили, крепкие, тщательно оструганные, с высокими спинками.
Константин вздохнул — он до сих пор не привык, что менталитет у народа в это время совсем другой. На берегу совершенно не было мусора, а на лавках каких-либо надписей, которые в его время буквально покрывали похабными словесами, вырезанными перочинными ножиками и гвоздями, любую скамейку в скверах и парках, у подъездов домов.
— Я жду вашего честного ответа, Константин Иванович. — Голос монарха выдернул Арчегова из воспоминаний, и генерал сморщился. Он не хотел говорить Михаилу Александровичу истинную подоплеку случившегося, но выбора не было. Ложь, пусть даже во благо, могла полностью разрушить их отношения, а значит, и все будущие планы. Если эта мутота касалась только его одного, то Константин бы солгал, не моргнув глазом, но тут неизбежно страдало дело.
— Хорошо, государь, я расскажу вам все…
— Даете мне в том свое слово?
Голос Михаила Александровича Арчегову очень не понравился, и он невольно сглотнул, продавив внезапно появившийся комок в горле. Да, таким тоном к нему еще не обращались, и врать себе дороже выйдет.
— Даю, государь!
— Нет!
— Почему нет? — генерал с нескрываемым удивлением посмотрел на монарха. Тот натянуто улыбнулся:
— Его величеству ты не можешь дать слово, я тебя прошу как друг. Если ты продолжаешь считать меня таковым.
— Хорошо, Мики, — кивнул Константин, подчеркивая произнесенным им детским прозвищем царя свое на то согласие. — Я вчера говорил с Семеном Федотовичем о предательстве.
— Ты имеешь в виду майские события?
— Не только. Вернее, они имели к нашему с ним разговору косвенное отношение. Главное не в них, а в том, что произошло в нашей истории в сорок первом году.
— Ты говоришь о второй войне с германцами?
— С нацистами, Мики, с нацистами. О том, что они натворили на нашей земле. И о том, какое участие в этом принял Семен Федотович…
— Он дрался с большевиками!
— Да?!
