а мы остались позади, вдруг вышел монах и громко сказал:
«Где вчерашняя группа, кто приехал из Осетии?» — «Мы!» — «Ну, пойдемте со мной». Вот мы идем, и расступаются куряне, москвичи, белгородцы, и так неловко, что он нас ведет вперед. Кто-то возроптал: «Кто они такие, почему без очереди!» А в ответ: «Это осетины». Я до сих пор не знаю: это диагноз был или привилегия (улыбается). Старец благословил нас остаться, побыть. Я подошла и сказала, что приехала снимать кино про него, и что мне нужно интервью. Батюшка на меня посмотрел и говорит: «А что такое интервью?» Ну и вы можете представить: у меня в голове тысяча мыслей — тоже мне прозорливец, говорили, все знает, а он даже не знает, что такое интервью… Я была нецерковным человеком. Крещеной, но далекой от Церкви. Я ему стала объяснять, что интервью — это когда я буду Вам вопросы задавать, а Вы мне будете отвечать, батюшка. На что он разулыбался и говорит: «А я не умею разговаривать!..» — и все. Собственно, можно собирать съемочную группу и ехать домой. Я разочаровалась, потому что думала, люди всегда готовы бывают отвечать на вопросы телевизионщиков. И когда собралась уйти, он меня остановил за руку, смотрит своими синими бездонными глазами на меня и говорит: «Матушка, а ты знаешь, что ты монахиня?» Я аж закипела внутри, говорю:
«Откуда Вы можете знать кто я, Вы меня первый раз в жизни видите, что Вы сразу ярлыки раздаете, что у Вас манера такая, я вообще не по этому вопросу!» А он мне говорит:
«А у монахов вот здесь крестики светятся» — показывает на лоб и смеется. Может быть, это шутка, но она меня потрясла, как контузия.
Я ушла в келью, и следом, буквально минут через пятнадцать, в наш домик пришла женщина, которую я не знала тогда. Это Наталья Федоровна Носова, которая уже была на тот момент духовным чадом старца Ипполита, и уже послушалась, выполняла благословения именно в отношении создания монастырей в Осетии. И она говорит: «Кто здесь Наташа-режиссер? Я только что от старца, ты же моя дорогая, я была у Батюшки, он сказал: ты знаешь, Наталья к нам приехала, Наташа-режиссер, Аланская игуменья!» — «Какая Аланская игуменья?» — «Ну, Наташа-режиссер — это Аланская игуменья!» Слова «игуменья» в моем лексиконе не было, я о монашестве вообще ничего не знала. В этот первый приезд я отпустила съемочную группу, так ничего и не сняв, а сама осталась на месяц в Рыльске. Но сначала я хотела бежать, просто было такое желание, думала, секта какая-то. И тут у меня температура под сорок. На второй день мне девочки говорят: «Ты все равно подойди к Батюшке, так чтобы он за тебя помолился». Я пошла, говорю: «Батюшка, что-то плохо мне». А он мне так говорит: «Матушка, ну ты же перетрудилась, ты же на лугу перетрудилась!»
Луг в Рыльске — это как бы особое место, такое мистическое. Ничего я, конечно, не перетрудилась, я до него просто дошла и обратно вернулась. Ну вот, видимо, болезнь была попущена, чтобы какие-то мои такие страсти перегорели. И я так проболев неделю, наконец вновь пошла к нему, в надежде, что на этот раз он отпустит меня домой. На луг мне после болезни не хотелось, но я смирилась с тем, что пожить в монастыре нужно.
Говорю Старцу: «Батюшка, болею я все еще, вроде мне лучше, но я еще болею». А он говорит: «А справка у тебя есть?» — «Какая справка?» — «От врача, а то может, ты сачкуешь?» Я думаю: «Бюрократ какой-то этот старец, что это вообще непонятное!..» Но когда вышла от него, у меня была такая легкость, никакого следа ни от температуры, ни от болезни, ничего. Было чувство, что можно разбежаться и полететь над Сеймом.
Знаете, что происходило с большинством из нас, кто туда приезжал: мы расставались с духовным сиротством. Мы, даже сами того не понимая, что-то искали, приезжали туда и понимали, что обретали отца — Отца Небесного, Господа, но через нашего старца земного. И это трудно переоценить, потому что ты расстаешься с чувством незащищенности, расстаешься с чувством неправильности или бессмысленности твоей жизни, неопределенностью какой-то. Ты определяешься настолько, насколько это вообще возможно человеку. И дальше скорбь, болезнь, война, труд, боль воспринимаются не как безысходность, а как единственная возможность прийти ко спасению. А радость, любовь, добро, дружба приобретают совершенно иной, наполненный благодатью смысл. И все это через пример Батюшки, через ощущения, что переживали мы, соприкоснувшись с человеком святой жизни. Вы знаете, он не проповедовал словом, он просто любил Бога и людей, и дела его были движимы этим чувством. И поэтому уезжать от Батюшки было всегда очень трудно.
Мысли о монашестве
Я уезжала вся зареванная, было чувство, как будто меня снова вынимают из утробы матери. И стали бросаться в глаза некоторые вещи в миру: громкая музыка, накрашенные женщины. Наверное, в монастыре привыкаешь к естественной красоте людей. Душа моя стала томиться, тяжело стало и на работу ходить. Больше хотелось дарить ласку и любовь родным близким людям. Что-то начало меняться в душе. Летом я приехала в Рыльск и прожила три месяца на послушании у батюшки, мы общались с ним на какие-то там темы разные, не так много, как хотелось бы, но это самые драгоценные жемчужины моих воспоминаний о нем. Батюшка всегда шутил надо мной: «Наша актриса приехала!» И я так показательно «обижалась», говорила: «Батюшка, я режиссер, я не актриса!» А он отвечает: «Актриса» — и сейчас, когда мы ставим с нашими детьми спектакли, я понимаю, что я актриса, конечно. Лето заканчивалось, и меня стали искать там прихожанки:
«Беги скорее, старец тебя ищет!» И когда я зашла к Батюшке, он вынес мне что-то из алтаря. «Ну, ты приняла решение?» Я говорю:
«О монашестве что ли, батюшка?» Он говорит: «Да». — «Да, конечно, да какие проблемы, батюшка!» — Я же думала, лет в шестьдесят когда-нибудь это со мной все-таки случится.
Он мне подарил тогда икону Воскресения Господня, на обороте была Голгофа, и сказал, что это его благословение мне на монашеский путь. Я уехала домой, и буквально через два месяца мне позвонил келейник старца, отец Иоаким, и сказал, что Батюшка меня вызывает, нужно срочно ехать в Рыльск.
Вначале меня это напугало, потому что мне казалось, что это может быть связано как-то с моими родными, что может быть, что-то
