Не убоишься ужасов в ночи,стрелы, летящей днем,язвы, ходящей во мраке,заразы, опустошающей в полдень.Падут подле тебя тысячаи десять тысяч одесную тебя;но к тебе не приблизится…[34]
Когда-то мы пели эти слова с таким убеждением. И голоса наши возносились к церковным сводам. Теперь же голоса эти, такие малочисленные, такие усталые и сломленные, продирались сквозь мотив без чувства и выражения. К тому же мы так далеко отстояли друг от друга, что одни не попадали в ритм, а другие – в ноты, и псалом наш, стих за стихом, звучал все более сбивчиво и неряшливо.
Пока мы пели, предметы в сердце костра превращались в темные фигуры, провалы среди пляшущего пламени. На мгновение провалы эти сложились в форму черепа с пустыми глазницами и впадиной рта. В тревоге я зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, череп уже исчез.
За пением и потрескиваньем огня мы не слышали воплей женщины, пока она не очутилась среди нас. Обернувшись на шум, я увидела, что Брэнд Ригни и ближайший сосед Мериллов Роберт Сни тащат кого-то в круг света от костра. Женщина была одета во все черное, лицо скрыто под черным покрывалом. Когда Брэнд и Роберт бросили ее к ногам мистера Момпельона, пение оборвалось. Брэнд нагнулся к ней и откинул покрывало. Это была Эфра.
– Что все это значит? – спросил священник.
Элинор помогла Эфре подняться, и та ошалело заозиралась по сторонам, ища пути к отступлению, но Брэнд положил руку ей на плечо.
– Вот он, «дух», что всех нас дурачил! – вскричал Брэнд. – Я застукал ее, когда она пряталась в лесу, возле межевого камня, в этих самых одеждах, и стращала сестру мою Черити, суля ей в обмен на шиллинг заклинание, что отвратит чуму от Сэта.
И он достал клочок материи с криво начертанными иноземными письменами – такой же, как тот, что Элинор нашла у Маргарет Лайвсидж. Показав заклинание толпе, он бросил его наземь и втоптал в грязь.
– Срам! – раздался женский голос.
Обернувшись, я увидела Кейт Тэлбот – лицо преисполнено скорби.
– Воровка! – прокричал Том Мобрей.
Прихожане словно с цепи сорвались и принялись осыпать Эфру проклятьями, а та упала на колени и закрылась ладонями, пытаясь защититься от плевков и комьев земли.
– В воду ее! – крикнул кто-то.
– В колодки! – проревел второй голос.
Если мистер Момпельон тотчас не вмешается, подумала я, паства превратится в безудержную разъяренную толпу. Все мы были точно загнанные звери, и наши раны были так свежи, а страх так велик, что мы готовы были броситься на кого угодно, не говоря уже о человеке, совершившем такое зло. Меня переполняли ярость и отвращение, мне тоже захотелось плюнуть в мачеху. Сама не ведая зачем, я огляделась по сторонам, и тут мой взгляд упал на крошечную фигурку где-то с краю – личико заплаканное, рот разинут в отчаянном вопле, тонущем в реве толпы, – то была Фейт, дочка Эфры. Повернувшись спиной к злобным гримасам и тычущим пальцам, я поспешила к девочке и подхватила ее на руки. Что бы дальше ни произошло, я не хотела, чтобы Фейт, моя сестра по отцу, а с недавних пор и единственная кровная родня, стала тому свидетелем. Она была так перепугана, что даже не противилась, и я понесла ее прочь. Когда мы начали подниматься по склону, голос мистера Момпельона, прокатившись по чаше долины, донесся до нас поверх гневных выкриков.
– Тихо! Не оскверняйте это священное место, нашу церковь, своей нечестивой бранью!
