рабочие, хотя не совсем понимали что происходит, тоже смеялись.
Голоцюцкого взорвало явное издевательство над ним, и он топнул ногой на мастерового.
— Брось огурцы, иди к станку — рычал он.
— Не пойду. Ты мне их не покупал. Они мне дороже твоих соусов.
— Иди, говорю тебе, работай.
— Не пойду. Я вижу, как идет работа.
Голоцюцкий схватил Цесарку и толкнул его к станку так, что токарь споткнулся о лежавшую под ногами доску и чуть не. бухнулся руками в шкив станка; однако удержался и кинулся на Голоцюцкого.
Мастер снова толкнул его, и рабочий упал. Ближайшие рабочие ахнули, бросая станки.
Голоцюцкий вдруг спохватился, увидев, что смех сразу сменился возмущенным переглядыванием, и бросился поднимать Цесарку.
Но прежде чем он успел нагнуться, возле него уже было несколько молодых мастеровых.
Подскочивший Анатолий поднял Цесарку и, весь трепеща, стал с кулаками против мастера.
Тут же оказалось два-три рабочих из других цехов. Некоторые из них накануне были на тайном собрании группки котельщиков, где как раз говорилось о том, что необходимо при первом же удобном случае начинать стачку. Они переглянулись.
— Это, что же, товарищи, нашего брата уже швырять под машины начинают?
— Куска хлеба нельзя съесть, если вошел в мастерскую?
Молодые мастеровые, состоявшие членами подпольных кружков, стали лицом к лицу перед явившимися сюда же несколькими стариками и вопросительно смотрели на них.
Старики, выросшие в мастерских, сроднившиеся с ними и успевшие обзавестись уже своими домишками, в свою очередь были возбуждены. Они и без того знали уже, что почти каждый из них — кандидат к увольнению. Многие из этих ветеранов труда были свидетелями обогащения правления дороги. Сотни их сами своей работой обеспечили это обогащение, и вот теперь в них не нуждались, набирали вместо них приходящую со стороны более дешевую молодую мастеровщину. Перестали ценить рабочего. В то же время в повседневных разговорах они уже успели выяснить, что их собственные настроения становятся все ближе к взглядам активно проявляющих себя в Мастерских социал-демократов. Это решило их отношение к инциденту.
— Анатолий! — скомандовал, вместо ответа, старый монтер Осадчий, — беги, гудок давай!
Молодежи словно кто пару поддал. Она метнулась к станкам.
— Бросай работать, товарищи! Бросай работать! Бросай работать!
— Сообщите в другие цехи, чтобы бросали работу,— продолжал командовать Осадчий. — Вырывай инструмент у того, кто не присоединяется!
Но в мастерских уже и без того был дан сигнал к стачке. В котельном цехе молодежь, приготовившаяся к стачке, затеяла ссору с мастером Полубояриновым и почти одновременно с Осадчим, провозгласив борьбу, ворвалась в механический цех.
— Бросай работать! Бросай работать!
— Пустите этого кулачника, пускай идет к начальству с жалобами, — указал Осадчий на Голоцюцкого, которого все время держали двое мастеровых. — Не замай ты! — остановил он Цесарку, который, пользуясь случаем, хотел угостить своего обидчика затрещиной.
— Идемте во двор, товарищи!
Осадчий посмотрел на хлынувшую толпу, позади которой он остался, поплевал на руки, снял шапку, перекрестился перед серьезностью событий и пошел во двор за товарищами.
Анатолий, искавший выхода возбуждению вспыхнувшему в нем, как только он увидел налет мастера на Цесарку, не пропустил ни одного движения возмутившихся рабочих. Он стоял возле окруженного токарями мастера и по первому призыву любого объявившегося вожака рабочих готов был или броситься избивать Голоцюцкого, или начать вырывать из рук рабочих инструмент.
Когда заправила цеха, маститый староста аккордной артели — Осадчий, кивнул ему, чтобы он бежал давать тревожный гудок, юноша быстро обернулся, увидел в группе собравшихся возле болторезки техника мальчишку Эдгара, дернул его за рукав и побежал к выходу.
Сабинина с товарищами опередила другая группа мастеровых во главе с молотобойцем Качемовым. Две группы почти столкнулись у дверей кочегарки. Молодой, оборванный Качемов, прорвался в дверь, увлекая за собой обе группы, и молодежь подскочила к рукоятке гудка.
— Стой, что вы делаете! — заорали сразу машинист-бельгиец и двое кочегаров, занятые топкой котлов.
Качемов и Сабинин отстранили машиниста, а их товарищи осаживали в это время кочегаров, схватившихся было за железные прутья топочных мешалок.
— Послюшайт! Моя отвечает за гудок! Мои денежки пропадайт! Моя много раз штраф платит, если скандалист пускайт.
Качемов держал ручку свистка, уже ревевшего по всему двору с тревожными прерывистыми отдышками, и смеясь уговаривал сдерживаемого его товарищами бельгийца.
— Это у вас за границей, камрад, когда рабочие скандалят, то их штрафуют. А у нас за это рабочим дают казенную квартиру со столом, отоплением и освещением. Хо-рошая гостиница на Сенной!
Молодежь прыснула.
— Там тюрьма у нас, камрад! — пояснил один масленщик.
— Мы не желайт шютить. Моя работу потеряйт. Что мы будем делайт? Мы тоже мастеровой.
— Мастеровой! — возразил Сабинин. — Сказано: пролетарии всех стран, соединяйтесь, значит соединяйтесь, а не убегайте в Россию работать на хапуг наших! Мастеровой!
Анатолий сурово посмотрел на механика, дернул напоследок и с своей стороны за ручку свистка, чтобы и его рука была приложена к нему и повернулся бежать за товарищами.
Забастовщики вывалили трехтысячной толпой за двери проходной будки и остановились во дворе. Здесь сейчас же начало организовываться социал-демократическое ядро передовиков из рабочей молодежи. Братьев Сабининых и Качемова увидел и поманил за собой Михайлов, протискиваясь в центр гудевшей массы. Затем, они все очутились возле Ставского.
Масса знала, что руководство стачкой должны взять в свои руки социал-демократы, и понимала, почему молодежь протискивается к сидевшиму в тюрьме комитетчику Ставскому и почему никто еще не делает ей никаких предложений.
Тем временем молодежь решила собрания пока не устраивать, а ограничиться только призывом не становиться работать и не допускать штрейкбрехерства. Ставский и Михайлов из беглых пояснений товарищей уже знали, как началась стачка.
— Поднимайся и говори, что до завтра никто не должен становиться работать,— толкнул Ставский Захара,— а завтра в десять утра, чтобы все были здесь для выработки требований и выбора депутации.
Михайлов оперся на плечо одному товарищу, другие его подхватили на руки и тотчас же фигура черного юноши в засаленной шляпе поднялась над толпой.
Толпа смолкла и сдвинулась вокруг ядра молодежи.
— Михайлов! — пронеслось среди тех, кто знал юношу.
— Товарищи! — начал Михайлов, — четверть часа тому назад в механическом цехе на одного токаря набросился с кулачным боем мастер за то, что тот во время работы взял закусить хлеба, сбил его с ног и чуть не свалил в машину. До такого самоуправства мастеров довели мы сами тем, что
