подставку в паре футов от Кэй. Та не стала терять время даром: встала, гордо подошла к подносу, взяла его, раздала булочки всем желающим за своим столом и водворила поднос на место. Младшие Камминсы прыснули от смеха при виде официантки, обернувшейся к пустому подносу. У всех сидящих за столом поднялось настроение.
– Мама, ну ты и хулиганка! – засмеялась Кэти, когда сбитая с толку официантка отошла от них подальше.
– Точно, – поддержала сестру уплетавшая третью булочку Тинк. – Теперь семейство Камминсов можно считать организованной преступной группировкой.
– Берегись, мам, скоро за тобой придут. Мать крадет хлеб! – притворно ужаснулся Том. – Ничего удивительно, что у нее вырос такой сын.
Всеми сидящими за столом в «Красном лобстере» владело странное чувство: они ели, шутили и смеялись, тогда как Джулия и Робин все еще числились пропавшими без вести. Общее веселье длилось недолго. Вскоре за него наступила расплата: тяжкое сознание вины, характерное для каждого, кто выжил в катастрофе. Улыбки сменились скорбью. Хлебные крошки на тарелке Тинк постепенно намокали от слез; у нее снова пропал аппетит.
Глава тринадцатая
Грей сидел в допросной номер два на том же стуле, на котором недавно сидел Том, и с пустым выражением лица смотрел на стоящий на столе тот же пленочный диктофон. Ночка выдалась долгой. Первым на записи слышен голос детектива Паппаса, объявляющего время и дату: пять с минутами восьмого апреля 1991 года. Затем Паппас зачитал Грею его права и задал вопрос о его причастности к ограблению, изнасилованию и убийству сестер Керри, а также к нападению на Тома Камминса. Грей отвечал усталым, глубоким, монотонным голосом, лишенным эмоций.
Брауэр едва сдерживал отвращение к Грею, который холодно и равнодушно рассказывал, что делал с сестрами Керри в последние часы их жизни. Сознаваться в убийстве он упорно отказывался. Он признал вину в изнасиловании, однако клялся и божился, что понятия не имеет, каким образом девушки оказались в реке. Разумеется, никто ему не поверил, но получить признание в изнасиловании было лучше, чем не иметь ничего, и детективы решили записать его на пленку. Дача признательных показаний длилась около сорока минут и завершилась без десяти шесть утра в понедельник.
После провального дебюта, когда полиция Сент-Луиса располагала лишь парой сомнительных улик и единственным психологически травмированным свидетелем, убойный отдел наконец-то напал на след преступников. Теперь у них было два записанных на пленку признания – Клемонса и Грея, – и они намеревались арестовать еще двух подозреваемых. Узнав, что их сдал Ричардсон, Грей и Клемонс отплатили ему той же монетой, и тот из свидетеля превратился в подозреваемого.
Пока Паппас и Брауэр допрашивали Грея, Джин Камминс уже второй раз за неделю паковал вещи. Вдруг его пронзила мысль о том, что на сей раз не будет никаких шутливо-слезливых прощаний в исполнении Джулии и Робин, и он резко прервал работу. В руках он держал чемодан Кэти, который собирался втиснуть между остальными, когда из-за слез перестал видеть багажный отсек. Джин развернулся и присел на задний бампер, чтобы немного успокоиться.
Стояло свежее утро; первые лучи рассвета окрашивали Фэйр-Эйкрес-Роуд в сиреневый цвет. На лужайке показался Том со своим чемоданом. Шагая к фургону, он кивнул полицейским, сидевшим в патрульной машине на той стороне улицы, – их из соображений безопасности приставили к семье Камминс, пока те не покинут Сент-Луис. Полиция еще не до конца разобралась в этом странном деле, но одно было ясно: пресса так постаралась очернить имя Тома, что копы опасались за его жизнь.
Том молча помогал отцу укладывать вещи в фургон; Бларни обнюхивала траву, подыскивая местечко, чтобы справить нужду. Закончив с багажом, Джин и Том вернулись в дом. Джин сел за кухонный столик бабушки Полли, где его ждала чашка крепкого черного кофе. Он знал, что пора увозить семью домой. Девочкам надо было возвращаться в школу, а ему не терпелось вывести Тома из-под юрисдикции местной полиции. Тот все еще горел желанием сотрудничать с полицией и помогать следствию, но Джин видел, что сыну необходимы эмоциональная разрядка и время, чтобы смириться с гибелью двоюродных сестер. Прошедший Вьетнам Джин хорошо усвоил, что человека нельзя лишать возможности оплакать потерянных близких. Зная это, он надеялся, что его детям не придется столкнуться с этим, но последняя неделя все изменила. Он понимал, что их жизнь никогда уже не будет прежней; по лицу Тома он видел, что тот за несколько дней из мальчика превратился в мужчину. И все-таки никому из Камминсов не хотелось покидать Сент-Луис, словно они предчувствовали, что больше никогда не смогут сюда вернуться.
Мысли Джина прервал звонок в дверь. Его электронные часы показывали начало седьмого – рановато для гостей, подумал он, поднимаясь из-за стола. Остальные члены семьи, уже готовые отправиться в путь, все, как один, замерли на месте. Пока отец открывал дверь, Тинк и Кэти выглянули в окно и узнали остановившуюся перед домом машину Джинны. Ее владелица стояла у порога, укрытая густыми предрассветными тенями. В руках она нервно комкала бумажный носовой платок; губы ее дрожали. Джин отступил на шаг и впустил ее внутрь, под теплый свет лампы.
– Я зашла попрощаться, – начала она и не сумела сдержать слез.
Младшее поколение Камминсов сгрудилось вокруг нее, чтобы обнять и поцеловать. Она по очереди взяла руки каждого в свои и каждому посмотрела в глаза.
– Будут похороны, – сказала она. – Не сейчас, конечно, а когда найдем девочек. Я знаю, что вы вряд ли сможете приехать, но хочу вас спросить. Вы знали их лучше всех, а на похоронах будет музыка. Мы хотим поставить записи их любимых групп. Поможете выбрать?
Трое младших Камминсов торжественно кивнули; их лица блестели от слез. Они чувствовали себя удостоенными великой чести и в который раз поражались Джинне. Даже в таком невообразимом горе у нее хватало сил поддерживать других.
– Робин как-то описывала мне свои идеальные похороны, – продолжила Джинна. – Я тогда неприятно удивилась: откуда у ребенка такие мрачные мысли? Но теперь… Теперь я думаю: как хорошо, что я знаю, чего ей хотелось бы…
Робин было девять лет, когда в школе они обсуждали тему смерти. В отличие от большинства детей Робин нисколько не боялась говорить об этом. Несмотря на юный возраст, она примирилась с мыслью о том, что однажды ее не станет. В тот день, придя домой, она спокойно и серьезно заявила:
– Мама, я умру молодой. Хочу, чтобы ты знала, что делать, когда это случится.
Джинна была потрясена до глубины души.
– Робин, что ты такое говоришь? – воскликнула она, схватила дочь и крепко прижала к себе, пытаясь сдержать слезы
