– Что ты делаешь? – вскрикнула она.
– Готовлю для тебя приключение, милая, – с улыбкой ответил он и прижался губами к ее влажному теплу.
Исходивший от нее запах мыла и мускуса мог бы свести с ума любого. Лукас с невероятным трудом удерживал страсть долго сдерживаемого желания.
После всего, что Амелия претерпела, она заслуживала лучшего.
И он продолжал свои ласки, наслаждаясь тем, как она вздрагивает и вскрикивает от его прикосновений, что она приподнимается в бурном возбуждении. Он сам был доведен до высшей точки, но лишь после того, как почувствовал первые признаки ее кульминации, позволил себе овладеть Амелией в полной мере.
Она широко раскрыла глаза:
– Как это... ох... ты такой...
Лукас дошел до барьера ее невинности и остановился.
– Что-нибудь не так? – пролепетала она.
– Выходит, милая, что ты была права. Ты все еще девственница. – Лукас уже сказал, что это не имеет для него особого значения, однако в глубине души не мог не признаться себе, что чувство безраздельного обладания женщиной все-таки приятно. Он у Амелии первый – и единственный, он, и только он. – Но ты недолго ею останешься, – добавил он и, не давая ей времени одуматься или встревожиться, преодолел преграду.
Амелия издала душераздирающий крик, и Лукас поморщился – он не хотел причинять ей боль.
– Ты скажи, если очень больно, я перестану, – хрипло выговорил он, моля небеса, чтобы в случае чего ему удалось так поступить.
– Не смей, – услышал он в ответ, и Амелия схватила его за плечи, удерживая. – Больно, да, но я хочу узнать все до конца. До самого конца.
Лукас глянул ей в лицо и убедился, что слова ее искренни. Едва он остановился, Амелия нахмурилась.
– Я же сказала, чтобы ты не переставал, – почти сердито сказала она.
– Но ведь так оно и делается, дорогая. Как движения руки. Припоминаешь?
– Ох, верно. Я такая дурочка.
– Но такая соблазнительная, такая привлекательная дурочка... И такая чувственная.
– Правда? – спросила она, улыбаясь улыбкой Далилы-соблазнительницы. – Расскажи мне, что чувствуешь ты. В книжках про гаремы не слишком много таких подробностей.
– Это в твоем духе – учиться искусству любви по... книжкам, – отрывисто рассмеявшись, сказал Лукас.
Амелия покраснела.
– Лукас, ты пойми... дело не в книжках... я... ну просто я не знаю, как мне себя вести... как я должна... что мне делать...
– Что тебе хочется, милая, то и делай... все, что тебе нравится...
Амелия немного выгнулась.
– Вот так?
– Так, моя радость. Именно так, – хрипло выговорил он. – Двигайся, прошу тебя... так...
– А может быть, так? – Амелия тронула языком один, потом другой его сосок, и Лукас застонал. – Хорошо?
– Да, моя любимая Далила... о да...
Они уже не могли говорить в экстазе страсти, жаждая наступления облегчения. И оно наступило для обоих одновременно, бурное, блаженное, доводящее до полного изнеможения. Счастливого изнеможения.
– Ты теперь принадлежишь мне, Далила, – задыхаясь, проговорил Лукас. – Ты моя жена... навсегда.
– Мой муж, – выдохнула она, глядя на него со всем пылом тигрицы, покорившейся избранному ею самцу. – Навсегда.
В этот момент величайшего наслаждения, в минуты полного упоения Лукас верил, что Амелия будет принадлежать ему вечно, до конца его дней. Сердце у него билось так, словно от радости вот-вот выскочит из груди. Он лег рядом с ней и, глядя в потолок, думал об их будущем супружеском счастье, позволив мечте увлечь себя надеждой после трех лет горького одиночества.
Понадобилось несколько минут, чтобы дыхание у обоих выровнялось, а пульс успокоился. За кружевными занавесками окон солнце клонилось к закату, а с лестницы доносился топот постояльцев гостиницы, спускающихся к обеду вниз в столовую.
Амелия пошевелилась рядом с Лукасом.
– А все-таки это имело значение, правда?
– Что именно? – не сразу отозвался он.
– То, что я оказалась девственницей. Я обратила внимание на твое лицо. Это имело для тебя значение.
Лукас обнял Амелию.
– Для мужчины не столь важно, была ли девственницей его жена, сколь важно то, что именно он научил ее наслаждению. Я не стану лгать тебе. Любой мужчина этого хочет. – Лукас улыбнулся. – Потому что любая женщина, если она не может вспомнить, как ее лишали девственности, в сущности, чиста и непорочна, словно монахиня.
Амелия подняла одну бровь:
– А вы, сэр? Вы были непорочны?
Лукас несколько растерялся. Он не ожидал такого вопроса.
– Прости, милая, не был.
– Это несправедливо, – заявила Амелия.
– Верно, однако таков порядок вещей в этом мире. А мир в достаточной мере несправедлив.
– Знать этого не желаю, – сварливо проговорила она. Лукас не мог удержаться от смеха. Она выглядела такой восхитительно обиженной.
– Если это может послужить утешением, на этот раз я впервые делю постель с той, которая для меня много значит, с той, кого я люблю.
Амелия просияла и повернулась к нему лицом:
– Правда?
– Правда.
Она придвинулась к нему ближе.
– Я рада. И рада тому, что отдала свою невинность тебе, а не Помрою. Ведь еще одной причиной, по которой мужчина хочет, чтобы в первую брачную ночь его жена оказалась девственницей, служит его желание быть уверенным, что его первый ребенок зачат от него.
Лукас застыл. Он так стремился достойно завершить все это с Амелией, что даже ни разу не подумал о детях. Но ведь само собой разумеется, что брак и супружеская постель приводят к рождению детей.
На минуту он позволил себе вообразить дивную картину: он и Амелия в окружении веселых девчушек, играющих в саду, и крепких мальчуганов, пускающих на пруду кораблики. Они относились бы к его дипломатической карьере как к увлекательному приключению, в полном соответствии с отношением их матери.
Беда лишь в том, что карьера эта не начнется до тех пор, пока он не схватит Фрайера и не вернет Управлению флота деньги, похищенные этим человеком. Те самые деньги, что дали возможность семье Амелии жить приятной и удобной жизнью.
Дивная картина исчезла. Амелия не простит ему разорение своей семьи. Он убедил ее выйти за него замуж вопреки ее страхам, но ведь она так убеждена, что Долли Смит вовсе не Дороти Фрайер. Когда же она узнает всю правду об этой истории, вряд ли встанет на его сторону.
Но это еще ничего не значит. Они женаты, и даже если Амелия его возненавидит, он все равно несет ответственность за нее и за их детей.
