Получается плохо. Мне бы глаза прикрыть и поспать, но я не могу. Надо за Кристиной присмотреть, за ней глаз да глаз, чтобы чего не отчебучила. И на «свидание» с бывшей обязательно, иначе затянется волынка надолго. Таким гидрам головы лучше сразу рубить.
— Тут понимаешь, какое дело, сын, — всё же выдавливаю из себя, понимая, что стоит только начать, а дальше как-то легче становится, — жениться, когда один, — несложно. А у меня вы. Мне как бы нужно, чтобы Аня не только мне нравилась.
— Тебе важно, что мы скажем? — бурчит и хмурится Мишка. — Взрослые никогда не спрашивают. Делают и всё.
— Ну… не всегда. А такие вопросы — вообще наука целая. И в одиночку, когда ты не один, не решаются.
— А если мы будем против? Не женишься?
Я вздыхаю. Всё же надеялся, что Анька им понравилась. Ну, Ромке точняк. С Мишкой всё намного сложнее.
— Скажем так: спешить не буду.
— Вдруг она плохая? А хорошей прикидывается? Как мамка.
Ой, блин. Откуда это в ребёнке?.. Мы виноваты. Ругались при нём, вываливали всё подряд. Не надо было.
— Тут видишь, какое дело, сын… Если человек стоящий, то это видно. Да, согласен, сразу можно и не разглядеть, бывает. Но долго натуру прятать не получается. Поэтому просто не нужно спешить.
— А она стоящая? — у Мишки брови почти срослись на переносице — так он хмурится, пытаясь что-то для себя решить.
— Для меня — самая лучшая, — говорю правду и очень искренне. — Я ведь её знаю. Она… светлая. Одна такая. Необыкновенная.
— Это потому что ты влюбился, — говорит со вздохом упрямый мой прямолинейный сын.
Вот где твёрдость и характер. Вот у кого надо бы поучиться. Такой если влюбится, горы свернёт и никогда в обиду не даст. И не пойдёт на поводу ни у кого, как я когда-то под Тинкину дудку плясал…
Хотел никого не обидеть. Казалось, что ничего страшного не произойдёт, если я утаю некоторые особенности нашего семейства. Ну, на время. Рано или поздно всё равно бы правда открылась. А получилось плохо.
Не те выводы моя Зайка сделала. И я её потерял. И поэтому мне сейчас очень важно всё сделать правильно, как надо. Дорассказать. Объяснить. Оправдаться хоть немного. Можно, конечно, воскликнуть: нет мне прощения! Но это слишком страшно. Я хочу быть прощён, хочу, чтобы Аня меня любила.
Да, не идеал. Да, косячил и, наверное, ещё не раз накосячу невольно. Я ж живой. Но кто не ошибался, тот не жил. И я буду изо всех сил стараться, чтобы Аня была счастлива. Потому что будет счастлива она, буду счастлив и я, и наши дети. И те, что есть, и те, я надеюсь, что ещё будут.
— Пап, — дёргает меня Мишка за рукав, и я выныриваю из своих покаянных дум, — как думаешь, она от нас не сбежит? Ну, после всего…
Я моргаю. Смотрю на него, понимая, что он боится. Мой маленький суровый мужичок, ключик к которому очень сложно подобрать.
— Мы с ней только заниматься начали. И у меня получается, представляешь? А ещё Аня сказала, что найдёт нормальную спортивную школу. И для Ромки садик нашла. Хороший, а не такой, как был.
Я глотаю ком в горле и прикрываю глаза. Анька. Варикова. Она не просто лучшая, а… трудно слова подобрать. Только превосходительная степень. Я её готов на пьедестал поставить и молиться, пока лоб не расшибу.
— Я постараюсь, чтобы не убежала, — обещаю я сыну. — А если вдруг что — найду и верну.
— Ты лучше её покарауль, — советует Мишка. — Тогда бегать не придётся. И если что-то обещал, обещания надо выполнять. Помнишь, ты нас учил? Вот с девчонками точно работает.
Он у меня ещё и умный не по годам.
— Да, ты прав, — тру задумчиво переносицу. — Вот с обещаниями напряг немного. Я ей жениться десять лет назад обещал. До сих пор висит… как камень на шее.
Мишка сопит, губу нижнюю оттопыривает, брови снова хмурит.
— Ну, ладно. Женись тогда, — даёт он мне «добро». — Раз уж так. Ты только спроси. А то вдруг не захочет. Так долго ждать обещания не все станут. Может, у неё есть кто? Ты спрашивал? А то вдруг уведут? Помнишь, дядька к ней приставал?
Я зубами скрипнул. Ещё бы я не помнил. Но Варикова — моя. Я у неё есть. Никто не уведёт. Не позволю. Но Мишка прав. Глаз да глаз нужен.
— Ничего. Мы её у всех дядек отобьём, — бормочу. — Ты тут поиграй, ладно? А я Кристину проверю. А то что-то тихо очень.
Но переживал я зря. Они… разговаривали. Наверное, первый раз за много лет.
Там, в пиццерии, они так и не дошли до общения. Крис только Митьку ей подсунула — бабуля вздыхала, жалея, что дочь так и продолжает её сторониться. Но хоть внука привела — и то хлеб.
А сейчас… кажется, будто заколдованные путы пали. И плохая девочка вылезла из скорлупы, в которую сама себя и загнала. Ну, в тридцать пять, наверное, уже и пора поумнеть.
Не знаю, что я чувствую. Это и облегчение, и досада, что столько лет — коту под хвост. Но, наверное, Крис потеряла больше. Гораздо больше. И поэтому ей нужно наверстать. Ведь жизнь не резиновая, а бабуля не вечна. Да и с каждым годом она от нас всё дальше из-за болезни.
Мы все знаем: однажды настанет день, когда она перестанет нас узнавать, уйдёт в себя, превратится в ребёнка, а поэтому нужно жить здесь и сейчас, не тратить понапрасну драгоценное время, чтобы не было поздно сказать хорошие и добрые слова. Дарить любовь. Признавать ошибки. Беречь моменты, когда мы ещё можем быть вместе. Заботиться друг о друге, в конце концов…
Я всё же возвращаюсь в детскую. Мишка рисует. Ромка спит. Плюнув на всё, я ставлю будильник, чтобы не проспать встречу с бывшей, и ложусь рядом с меньшим сыном. Мне нужен отдых. А ещё жизненно необходимо прижать к себе ребёнка, что дался так непросто и родился вопреки всему.
52
Дмитрий
— Пап, вставай, у тебя будильник звенит, — выталкивает меня из сна Мишкин голос. А Ромка трясёт за плечи. Не могу глаза открыть. Спать. Они рядом. А я так долго не отдыхал нормально.
Но сквозь тяжёлую дрёму тревожные колокола в башке звонят.
— Ёлки-палки! — вскакиваю, как ужаленный и невидящим взглядом на часы пялюсь, не понимая, ни который час, ни какой день.
Потом меня отпускает: сыновья на страже мира и народа, вовремя меня подняли, и пока я никуда не опоздал.
— Кристина! — реву я мамонтом.
— Ну, чего орёшь? — шикает она на меня. — Мама уснула, разволновалась, пришлось ей укол сделать успокоительный.
— С детьми посидишь? — спрашиваю в лоб. Она только глаза закатывает и головой качает, будто я глупость сморозил.
— Посижу, конечно. Думаешь, почему я здесь околачиваюсь? Жду твоих ценных указаний. Во-первых, будешь должен, во-вторых, запомни этот миг.
— Тина, — кладу руку на сердце, — даже если кто-нибудь посмеет забыть о твоих подвигах, ты обязательно напомнишь.
