— Вы единственные и неповторимые, — говорю я Мишке и позволяю себе прикоснуться к тёмной голове, погладить густые волосы. И — о чудо — он не отшатнулся, не нагрубил, не ударил меня по руке. — Вы уникальные. Кто-то очень умный сказал: чужих детей не бывает. И это действительно так. Вы мне с Ромой не чужие, никогда больше так не думай. Это взрослые могут быть друг другу чужими. Или не всегда родными, потому что придумывают себе что-то не то. А дети — всегда дети. Невольные заложники наших настроений, трагедий, ссор, непониманий, обид. Я хочу, чтобы ты это понял, но, наверное, не умею правильно объяснять.
— Я понял, — поднял на меня глаза Мишка и упрямо сжал губы. — Я тебе маленький, что ли.
— Вот и хорошо, — поддалась я порыву и прижала мальчишку к себе. Поцеловала его в макушку. Он вырвался, конечно, маленький колючий ёжик. Мой суровый Медведь.
— Я пойду, ладно? — обернулась я наконец-то к Димке. Усталый, чёрный даже. Глаза сверкают, будто он вот-вот расплачется. Но Димка никогда не плачет. Он… такой же, как Мишка — упрямый. — Мне… нужно побыть одной. Пожалуйста. А вам нужно поговорить.
Я киваю головой на бабушку Тоню, что совсем в жалкую старушку превратилась, ушла в себя. Перестала быть личностью и как будто в какой-то момент сдулась.
— Ань, — голос у Иванова хриплый. Колючий, как и его щетина. Ему бы выспаться нужно. А я сбегаю, детей на него оставляю. Но иногда и во мне заряд батареек заканчивается. Не смогу больше. Надо подумать, утрясти всё, что узнала.
— Пожалуйста, — снова повторяю я просьбу.
Он вздыхает сердито.
— Ладно, — соглашается, отпуская. И я уже почти дохожу до двери, когда в спину мне несётся следующее: — Сбежишь — из-под земли достану, так и знай.
Может, и сбегу, Иванов. Но это уже только от тебя будет зависеть. А так… я уже сбегала. И, как оказалось, ничего хорошего из этого не получилось.
Дмитрий
После того, как Аня за собой дверь тихонько прикрыла, тишина повисла. На мгновение.
— Она что, правда из-за меня тогда убежала? — «доходит» наконец-то до Кристины.
— Судя по всему, да, — у меня заканчиваются все душевные силы после того, как за Вариковой дверь закрылась. Мысли крутятся не самые радостные, а силы куда-то исчезли. Будто она взяла и забрала их с собой.
— Опять я виновата! — обиженно вздёргивает подбородок… тётка. Блин, даже мысленно её так называть сложно. Особенно после того, как долгими годами она культивировала и навязывала образ обиженной и обделённой девочки. — Я думала, она из-за Ленки умчалась.
— А Ленка тут причём? — дёрнул я плечом, поминая бывшую недобрым словом про себя.
— Так как же! — не унимается Крис. — Она ж возле тебя тенью скользила, без мыла в задницу пыталась влезть!
Я смотрю на неё, как на душевно больную.
— Ты что, не замечал? Она ж везде тусовалась, где и ты. А ты взял и в Аньку втрескался.
— Мне надо было разрешения спросить? Благословения попросить? Чтобы все оценили и позволили влюбиться по высочайшему соизволению?
А потом до меня доходит.
— То есть, тусовалась? Что значит, тусовалась?..
— Точно чокнутый! — крутит у виска Кристина. — Только не говори, что понятия не имел, кто она такая!
Видимо, мужчины иногда тупы, а ещё и слепы местами. До меня начинает доходить.
— Конечно, я знал, кто она. Знакомились. И что она твоя подруга — знал. И что она с Аней общалась — тоже в курсе. Она что, бомбу под меня готовила?
— Ну… не знаю. Она…скрытная была всегда. Я просто видела, что ты ей нравишься.
— А ещё она знала, что ты моя тётка.
Кристину прямо выворачивает от этого простого слова. Да, я понимаю, что ей нелегко. Но время детских истерик прошло. Пора взрослеть.
— Нет! Я сказала, что родственница. Сестра. Она… ревновала тебя ко мне. Ну я и… проржала тогда. Успокоила. А потом Анька умчалась не пойми куда. Эта страдала. Я всё вас свести пыталась, пока однажды не удалось.
— Подложила под меня, — киваю я, понимая, что так оно и было по сути.
— Подложила! — фыркает Крис. — Под тебя подложишь. Сама она подложилась, как только смогла уловить момент. Хорошо подобрала, правда? Я и не знала, что она такая… стерва. Тихарилась, скромной прикидывалась. Если что, я на твоей стороне, Дим.
— Ладно, разберёмся, — прерываю я её. — Кажется, нужно о другом беспокоиться, чем колыхать то болото, из которого удалось вырваться благополучно несколько лет назад. Тебе, я думаю, надо сделать очень важный шаг.
Я красноречиво смотрю туда, где сжалась в жалкий комок моя бабушка и Кристинина мать. Женщина, что вынесла на себе весь её вздорный характер и хлебнула немало негатива и нелюбви.
Крис сразу тускнеет. Бледнеет даже. Губы сухие облизывает. Ей страшно — я вижу. Страшно признаться. Страшно раскаяться. Попросить прощения у матери, которой столько боли принесла, страшно.
Но она делает шаг, словно сквозь толщу воды продирается. А потом ещё один.
— Здравствуй, мама, — говорит, протягивая руку. Мешкает, не решаясь притронуться. Но бабуля оживает. Глаза поднимает, где стоят слёзы.
— Девочка моя. Ты пришла, — говорит она, и Крис, разревевшись, кидается в её объятья.
Вот и хорошо, — твержу я себе, как заведённый. Потому что тяжело на это смотреть. Потому что мужчины не плачут. А мне сейчас хочется разреветься. А ещё лучше — спрятаться, чтобы отдышаться. Но мне нельзя.
Чуть дальше всё так же стоит Мишка, мой сын.
— Пойдём, — зову я его тихо. Мишка слишком уж быстро отзывается. Прижимается ко мне всем телом. Так обычно Ромка делает. И оттого, что так сделал мой старший сын, хочется пустить слезу ещё больше. — Пойдём, — целую я его в макушку, как недавно сделала Аня. — Пусть побудут вдвоём. А нам тоже надо поговорить.
51
Дмитрий
Я должен как-то всё объяснить сыну, но на ум ничего нормального не приходит. Я спотыкаюсь о каждое слово и не знаю, с чего начать.
— Ты её знал, да? Раньше? — помогает мне Мишка.
Я киваю. Оказывается, это жутко тяжело — объяснять ребёнку некоторые вполне очевидные вещи.
— Любил, да? — прорывает Мишку.
Я снова киваю. А в мозгу крутится: почему любил? Люблю… до сих пор. Всё время любил только её и никого другого. Если б тогда Елена меня Мишкой не окрутила, не женился бы. Только ребёнку я этого не скажу.
— А она тебя любила?
Ещё один кивок. Наверное. Нет, любила. Точно. Правда, не знаю, любит ли сейчас.
— Ты на ней женишься? — продолжает атаковать меня сын.
Поговорили, называется. Чувствую себя полным ничтожеством. Надо собраться. Взять себя в руки.
