Книга Писатели и любовники - Лили Кинг

– Маму не помню, – говорит он.

– Тебе всего два годика было, верно? – Нет сил сказать “когда она умерла”.

– Ага. Не знаю, она была как ты или совсем не такая. Как тетя Сью – или совсем не такая. Какая она была?

– Она была, наверное, как ты.

– Как я?

– Наверное, была любопытная, умная и дурашливая – в лучшем смысле.

Подносит мои пальцы ко рту и рассеянно прыгает по ним губами.

– С тех пор как моя мама умерла, я ее вроде как чувствую внутри себя иногда, – говорю. – Будто я ее проглотила.

Смеется.

– Проглотила.

– У меня все еще бывает, что я так чувствую – будто она внутри у меня, и между нами нет различия – или различие неважно.

Слушает, продолжая играть с моими пальцами. Ничего не говорит.

– Мне кажется, все дело в любви. Эта любовь должна куда-то деваться.

Он покусывает меня за мизинец. Медленно кивает.

– Думаю, она меня любила, – шепчет он моим костяшкам.

– Конечно, – говорю. – И до сих пор любит. Очень-преочень. И эта любовь всегда-всегда будет у тебя внутри.

Когда сидишь с детьми, время непредсказуемо. Целое утро, пока печем блины и играем в “колдунчики”, пролетает в одну минуту, а ждать, пока Джеспер завязывает шнурки или догоняет на своем велосипеде, можно целую вечность. Они ведут меня на свои любимые игровые площадки: туда, где есть тоннель, на ту, где высокие качели, ту, где есть стенка-лазалка. Едим кесадильи в такерии на Боу-стрит и банановые кексы в кафе по соседству. По дороге домой берем в “Блокбастере” “Миссис Даутфайр”119, готовлю макароны с сыром без всяких овощей, едим на диване, чего Оскар не разрешает. Джеспер забирается ко мне в постель в три часа ночи и на этот раз засыпает быстро, а мне кажется, что у меня не получится, но его дыхание и маленькие горячие ступни у моих голеней убаюкивают. В воскресенье у нас аквариум, продуктовый магазин, печенье и карточные игры. На ужин к возвращению Оскара они помогают мне приготовить лазанью. Самолет приземляется в 6:14. Вытаскиваем лазанью из духовки в четверть седьмого и глазеем на нее, сыр по краям еще пузырится. Мы проголодались. Чтобы отвлечься, играем в гараже в пинг-понг, но мальчишки спорят, кому играть на моей стороне, и потому я прекращаю игру и предлагаю им прочесть еще главу из “Робинзона Крузо”. Они вновь усаживаются по обе стороны от меня. Может, действительно все это не слишком рано. Может, мне здесь самое место. Думаю, вероятно, как раз здесь мне и место.

Мы там, где Крузо обнаруживает на своем острове человечий след, и тут Оскар открывает дверь. Облегчение. Не хотелось бы самой объяснять мальчишкам людоедов. Вскакивают с дивана и несутся к отцу.

– Вас не было на дорожке! – Он легко поднимает их от пола, по одному на каждое бедро.

– Мы не видели фар, – говорит Джон.

– А я мигал.

Оскар однажды поведал мне, что единственное хорошее в этих поездках – мигать фарами, когда подъезжаешь к дому, и смотреть, как мальчишки проносятся за окнами и выскакивают из дверей на дорожку, их фигурки ярко светятся на фоне асфальта. Но я про это забыла. Он видит “Робинзона Крузо” у меня в руке.

– Вы читали это без меня?

– Можем заново перечитать, – предлагает Джон. – Мы не все поняли. Можем начать там же, где бросили в четверг.

Оскар ставит их на пол, снимает пальто, вешает в чулан. Кладет ладони сыновьям на головы.

– Что еще я пропустил?

Выкрикивают, чем мы занимались, он кивает, склонившись к ним. На меня пока не взглянул.

– Как все прошло? – спрашиваю я, когда больше не могу это терпеть.

Не поднимает взгляд.

– Хорошо.

– Мы сделали лазанью, папа! Настоящую лазанью.

Мальчишки тащат его к кухонной стойке посмотреть.

Ставим на стол тарелки, которые Джон достал с верхней полки. Джеспер украсил бумажные салфетки рисунками. Цветов у нас не было, поэтому в центр стола мы водрузили конструкцию из “лего”.

– Можем поесть? – спрашивает меня Джон.

– Конечно, – говорит Оскар.

Сажусь с ними. В теле у меня кавардак. Сижу на краешке стула. Все репетирую и репетирую слова, объяснение, почему мне нужно уехать, но вслух не произношу.

Может, он познакомился с кем-то в Прово. Может, у него что-то прояснилось. Может, все эти выходные, пока я влюблялась в его детей, влюблялась во всю эту жизнь, он передумывал.

Мальчики перебирают, залпами, эти наши два совместных дня. Он слушает, склонившись над лазаньей, кивает. Ничто его не радует. Очевидно. А они так стараются ему угодить, так стараются быть интересными и смешными, сказать что-то такое, что ему понравится. Мюриэл рассказывала, что иногда она приходит на семинар, а его попросту нет. Но сейчас это больше чем отсутствие. Это подчеркнутая, расчетливая отчужденность. По-моему, жестоко так обращаться с детьми.

Пересиживаю трапезу. Убираю тарелки. Встаю у мойки спиной к столу. Знаю, что надо остаться, помочь с посудой, подождать, пока мальчишки отправятся спать, и поговорить с ним. Но не могу. Надо уехать. Иду наверх, складываю одежду и туалетный набор в сумку, спускаюсь.

– Уезжаешь? – спрашивает Джеспер.

Сажусь на корточки, обнимаю его. Хватаю Джона за руку, притягиваю к себе.

– Мне с вами так весело было в эти выходные.

– Пока-пока, душечка, – говорит Джеспер. Это из “Миссис Даутфайр”.

Коротко машу Оскару и отворачиваюсь.

Велосипед в гараже, я вывожу его, Оскар ждет меня снаружи.

– Куда ты? – Хватает велосипед за руль, зажимает между колен переднее колесо – оказывается лицом ко мне, очень близко. – Пожалуйста, не уезжай сердитая. Извини. Что б я там ни сделал – извини.

– Что б ты там ни сделал?

– Ну, что я был отчужденный, холодный или как-то. – Говорит он так, словно это обвинение старо и затаскано, будто мы это уже много раз проходили – скучное клише размолвки. – Я ревную. Всегда ревновал. Когда Соня умирала, я знал – все бы хотели, чтоб на ее месте был я.

– Да ну нет.

– Да ну да. Она была им матерью. А меня можно заменить, я же мудак, который вечно пытается выкроить себе уединение для работы. Но ближе к концу был этот миг, когда я обнимал их в том чудовищном кресле у нее в палате и чувствовал, как они целиком повертываются ко мне, словно понимают, что все кончено и нас теперь трое. Это было ужасно, устрашающе и разбивало сердце, но вместе с тем и бодрило. Я наконец-то полностью завладел их вниманием. – Тянется к моей руке. Даю взять себя за нее, он привлекает меня к себе. Сует руку мне под рубашку, кладет палец мне в пупок. – Мне нравится полностью завладевать вниманием. – Целует. Обхватывает меня за оголенную талию. – Ну что, у меня было немного свободного времени в Прово, и я подался в библиотеку и случайно прочел замечательный рассказ в “Кеньонском обозрении”120.