Книга Писатели и любовники - Лили Кинг

– Чур, я на серферской доске! – и бежит к лестнице, Джон догоняет его, а когда я поднимаюсь на этаж, вода уже бежит, мальчишки нагишом у унитаза, фехтуют струйками мочи. Выныриваю вон, но Джон зовет меня обратно, просит достать купальные игрушки – показывает на верхнюю полку свободной рукой.

Сажусь на пол рядом с ванной и управляю подводной лодкой. У Джеспера на серферской доске шпион, а у Джона – парашютист-спецназовец. Играем, пока подушечки у нас на пальцах не синеют и не сморщиваются.

Говорю, что пора вылезать, Джеспер сообщает, что его надо с шампунем.

– Папа вчера мыл.

– Она опять грязная.

Джон качает головой.

– Он всегда хочет с шампунем.

Джеспер вручает мне детский шампунь. Ничего не изменилось. Золотистый. Красная слезка, надпись “не щиплет глазки”. Запах. В отличие от многого прочего, он в точности тот же, каким мыла меня мама. Оба мочат головы, я намыливаю. Леплю из мыльных вихров Джеспера собачьи ушки – плоские и торчком, а Джону из его шевелюры подлиннее – стоячие антенны. Оба хихикают друг над другом, позволяю им осторожно, по очереди, встать и посмотреть на себя в зеркало над раковиной. Держу их за талии, как держала меня мама. Они медленно усаживаются обратно, вылепляю новые фигуры. Вдыхаю запах.

Потом вытаскиваю их из ванны, вытираю, они надевают пижамы. У Джона простая темно-синяя с белыми манжетами, не доходит ему ни до запястий, ни до щиколоток, а у Джеспера – в блеклую красно-зеленую клетку, донашивает за Джоном. Показывают мне свои комнаты.

– У Джона больше, зато моя уютнее, – говорит Джеспер, ведя нас.

– Мы его так утешаем, когда он жалуется.

– Моя большая гдейно.

– Идейно, – поправляет Джон.

– Это целая Вселенная. – Джеспер раскидывает руки. Комната действительно выдержана в едином космическом стиле: планеты Солнечной системы висят в одном углу, а в другом – Солнце, плакат с “Аполлоном-17” и люминесцентное ночное небо на потолке. В углу односпальная кровать, остаток пола занят громадной орбитальной станцией из “лего”.

– Как же ты от двери до кровати идешь?

– На цыпочках, вот так. – Пробирается, чуть ли не на носочках, не задев ни одной детали.

Комната Джона опрятна и свободна.

– Мне не нравится, когда что-то на стене. Загореться может.

Загореться может что угодно. Когда сидишь с детьми, есть куча всего такого, чего нельзя говорить.

Он видит, что взгляд у меня застрял на полке с фотографиями в рамках. Подходим к ним вместе.

Вот она. Соня. Короткая стрижка, округлые карие глаза, хитрая Джесперова улыбка. Осознаю, что представляла ее себе гибкой, богемной и мечтательной, а она тугая и целеустремленная. Без дураков, как сказала бы моя мама. Рядом с ней – на вершине горы, на их кожаном диване, у алтаря – Оскар смотрится высоким. Она кажется деятельной и дерзкой, как это всегда бывает у людей, умирающих молодыми, будто им выдана дополнительная пайка сил и страсти к жизни, словно они знают, что у них на то, чтобы все это израсходовать, времени меньше. А может, все дело в том, что мы смотрим на их фотографии позднее, когда любая жизнь, какую мы в них все еще видим, кажется чрезмерной.

– Это наша мама.

– Она очень добрая на вид.

– Она и была.

Не знаю, как эти маленькие тельца пережили потерю, как они преодолевали дни от начала и до конца.

– Я тоже потеряла маму. Прошлой зимой.

– Она была старая?

– Нет. Ей было пятьдесят восемь. Но не такая молодая, как ваша.

– Ей было тридцать семь.

– Мы ее видели. Когда она была мертвая, – говорит Джеспер. – Она была похожа на кусок плавучего дерева.

– Папа велел перестать так говорить.

– Ну она похожа была, – говорит Джеспер. – У Джона есть дневник! – Бросается через всю комнату, шарит под кроватью и приносит толстый блокнот.

– Нет. – Джон выхватывает его.

– Только смешную страничку. – Джеспер находит страницу ближе к началу, где большими буквами черным маркером написано: “Я НИНАВИЖУ ПАПУ” – много-много раз. А внизу – “ДЖЕСПР КАКА БЯКА”.

Мы все смеемся.

– Ты что имел в виду?

– Не знаю. Не помню. – Все еще хохочет. Забирает блокнот у Джеспера, принимается листать.

– Ты давно его ведешь?

– С четырех лет.

Исписал страниц сто. Сначала записи крупные и корявые, в основном толстыми фломастерами, а затем делаются мельче и тоньше. Самые недавние – тщательные, крошечными буковками.

– Ты писатель – как твой папа.

Качает головой.

– Я просто люблю все записывать. Чтоб не забыть.

Чувствую фотографии рядом с нами, семью, застывшую в движении.

Под фотографиями – книги. Перебираем их, Джеспер вытаскивает любимые, и эту выборку мы тоже сужаем до стопки поменьше. Джон хочет только “Робинзона Крузо”, которого они почти наполовину одолели.

– Можно почитать на папиной кровати? Там места больше.

Но когда мы там усаживаемся, они прижимаются ко мне с обеих сторон так тесно, что дополнительное место нам и не нужно. Перелистываю страницы, от моих пальцев и от их волос пахнет детским шампунем.

После чтения они оба устали и отправляются по своим постелям. Спрашиваю, не хочет ли кто, чтобы я спела, они отказываются, но когда я собираюсь уйти, Джеспер говорит, что передумал. Пою “Эдельвейс” и “По ветру летит”118, и тут Джон подает голос из своей комнаты и говорит, что тоже передумал. Рассказываю ему о “Кроках” и пою “Синь-ангела” и “Лох-Ломонд”.

Возвращаюсь в постель Оскара. Белье он не менял, от подушек пахнет им же, его кожей и кремом для бритья. Думаю о его жене и ее ярком лице. Если моя шишка обернется смертоносным раком, вряд ли кто-то станет смотреть потом на мои фотоснимки и думать, что у меня была дополнительная порция чего бы то ни было. Засыпаю ближе к четырем, а к пяти объявляется Джеспер. Толкается о кровать, пока я не просыпаюсь, и стоит рядом, пока я не поднимаю одеяло и не приглашаю его залезать. Сна у него ни в одном глазу. Рассказывает о своем однокласснике по имени Эдвин.

– Он деручий и пихучий, – говорит он.

– А ты что?

– А я ему делаю карате. У себя в выбражении. В жизни я ухожу на другую сторону комнаты.

– По-моему, хорошая стратегия.

Рассуждаем о леденцах и о том, какие нам вкусы больше нравятся, и обо всех местах, где он за свою жизнь успел искупаться, и о скале, с которой Джон прыгал в каком-то месте, которое начинается на “М”, где под крыльцом были котята. Берет меня за руку, держит ее, как карту, двумя руками у себя перед лицом, разводит мне пальцы, а потом стискивает их вместе.