Книга Писатели и любовники - Лили Кинг

– Нет.

– Да.

– Я написала его давным-давно. – Я написала его, когда была жива мама.

– Я и не подозревал, что у тебя так хорошо получается. – Потряхивает меня.

– В восьмидесятые.

В доме дети опять включили кино.

– Мы смотрели “Миссис Даутфайр”.

– Которая “детям до 13” “Миссис Даутфайр”?

– У них могут остаться кое-какие вопросы.

Когда мы прекращаем целоваться, он опускает мне на голову шлем, застегивает под подбородком, просунув пальцы под пластик, чтобы не прищемить мне кожу.

– Обними их за меня.

– Ты уже сама.

– Обними еще раз.

Ждет объяснений, но я не могу. Да и не знаю наверняка, чтоґ имею в виду.

Мюриэл сообщает, что дала мой телефон своей сестре, у той подруга – преподаватель в школе, где только что уволили учителя английского.

– У меня от старших классов волосы дыбом.

– Это клевое место. Процентов восемьдесят учеников получают финансовую помощь. Не типовая частная школа тебе. Целое лето можешь сидеть писать.

Решаю, что не перезвонят они мне никогда, но назавтра раздается звонок от Маноло Паркера, их начальника кафедры английского. Приглашает меня приехать на собеседование через три дня, девятого ноября, за день до моего визита к онкологу.

Мюриэл для собеседования одалживает мне одежду, косметику и свой автомобиль. В то утро лежу в постели и ощупываю шишку. Не понимаю, выросла она или нет. Собеседование устрашает меня чуть ли не так же, как онколог. Провожу полчаса в попытке накраситься, скрыть тональником глубокие серо-синие тени под нижними веками, сделать щеки пухлыми и розовыми посредством румян, а контурным карандашом нарисовать себе глаза пошире и пободрее. Но руки у меня трясутся, все линии выходят кривые, а страх не скрыть никак.

Выезжаю с запасом на пробки – и не зря. Поток машин ползет вон из города, от светофора до светофора. Ехать на автомобиле – роскошь, какую я успела забыть. Начать с того, что тут есть печка – и радио. Какой-то парень поет о том, как везет свою девушку на аборт. Называет ее кирпичом, который медленно топит его. Повторяет и повторяет это. На одном долгом светофоре слегка отключаюсь, а когда встряхиваюсь из сна, секунду-другую кажется, что я беременна, а затем осознаю, что это не я, а девушка из песни, и мне легчает. Непомерно расстраиваюсь за девушку, чей говнюк-парень написал эту песню, в которой называет девушку кирпичом и наживается теперь на этих словах121. Проезжаю между каменными колоннами и вдоль длинной, обсаженной деревьями аллеи, останавливаюсь на парковке для преподавателей.

От парковки к школе вверх по крутому холму ведет тропа. Внизу поля размечены белыми линиями, по краям напротив друг друга сетки. Это могла быть моя школа. Какой-то дядька на тракторе стрижет траву. Это мог бы быть мой отец. Не могу я здесь работать. Все запахи те же самые.

Вход целиком стеклянный, недавно отремонтированный. Маноло встречает меня в дверях.

Рукопожатие у него сильное, ради женщины не смягчаемое. Ведет меня по сумрачному коридору.

– Подумал, что надо показать вам, как мы начинаем день, – говорит он, открывая дверь в аудиторию стайке школьников с огромными рюкзаками. Всех приветствует по имени. – Чао, Стивен. Ну как, не начала тебе сегодня “Сула”122 нравиться, Марика? Бекка, Джеп, доброго утречка.

Им нравится и он сам, и его знаки внимания. Бекка показывает на меня.

– Вы сегодня собеседуетесь? – Киваю, и она, не останавливаясь, подбадривает двумя большими пальцами. Маноло ведет меня на несколько рядов вниз, где мы устраиваемся на бархатных откидных сиденьях вместе с другими учителями. Представляет меня тем, что сидят рядом, еще несколько оборачиваются и машут мне. Все словно бы знают, зачем я здесь.

Шумно. Тут все – с седьмого по двенадцатый класс, говорит Маноло. Излагает краткую историю школы: основана тремя местными суфражистками, целиком для девочек до 72-го, не работала между 76-м и 78-м, восстала из пепла при помощи некоего анонимного покровителя, чьим единственным условием был прием на учебу невзирая на уровень достатка.

Зал притихает. По ступенькам на сцену поднимается тощая женщина с прямыми седыми волосами до плеч и встает на возвышение перед закрытым занавесом.

– Директриса школы, – шепчет Маноло. – Аиша Джейн.

– “То, что виделось мне любовью в себе, – произносит она, – кажется тысячей случаев страха. – Вскидывает взгляд, озирает аудиторию, опускает взгляд. – Древесной тени, опутавшей кресло, далекой музыки застывших птиц, что тарахтит в…”

В аудитории выстреливает рука, Аиша умолкает, показывает на ученика.

– Дэвид.

– Амири Барака, он же Лерой Джоунз. Названия не помню.

– Кто помнит название?

Еще одна рука впереди. Аиша кивает.

– Клэр.

– “Лжец”123.

– Молодцы, оба. Приятного аппетита.

– За правильный ответ им в кафетерии полагается бесплатное лакомство, – говорит Маноло.

– Приятного вам сегодня образования, – говорит она, спускается со сцены и садится сбоку.

Учащиеся выстраиваются в очередь на лестнице, выходят на сцену один за другим и делают разные объявления: фотоэкскурсия, на крыше найдена зеленая кроссовка (крупный мальчик в черном неуклюже пробирается по проходу к сцене и забирает находку под шумное ликование), встреча оргкомитета после уроков в этой аудитории, Дискуссионный клуб в 202-й, Альянс геев и гетеро – в библиотеке. Когда объявления исчерпаны, свет гаснет и вся школа принимается вопить и топать, словно мы на Фенуэе и “Носки”124 только что пульнули за стенку. Занавес раскрывается, за ним две женщины с гитарами, женщина на барабанной установке и еще одна – с саксофоном у микрофона.

– Мама, – начинает она петь, низко и медленно, поверх шума в зале. Это “Заблудший ангел” “Ковбоев-торчков”125. Мы с Пако под эту песню танцевали у него в кухне на Сентрал-сквер.

Маноло склоняется ко мне.

– Группа кафедры математики.

К барабану спереди на скорую руку прилеплена картонка с надписью “ПЕСЕНУСЫ”.

Следом они играют “Ну разве не диво”, а завершают “Попробуй понежней”126. Хороши. И отрываются по полной. Вся школа устраивает им стоячую овацию, а мы выскальзываем из аудитории.

У Маноло на лице широченная улыбка. Да у всех, включая меня.

– Ух ты, – говорю. – Не смогу придумать я лучшего начала дня127.

Идем медленнее остальных, все разбегаются по классам.