А сами, блядь, мизинца ее на самом деле не стоят.
Только она не унизилась. Даже тогда. Все равно.
Гордо стояла и смотрела им всем в лицо.
Принцесса.
Настоящая принцесса.
И полыхнуло в груди.
Нет, не так, как раньше.
Совсем другим, иным чем-то.
Я будто Софию в первый раз увидел. До помутнения в глазах.
Блядь, кажется я в этот миг пропал. Потому что таких — не бывает.
Она одной своей силой, одним взглядом затмила всех. Припечатала их силой своей неуемной.
Я бы ему руки выломал. А после и Греку, хозяину этого блядского бала, за то, что не остановил, не вышвырнул щенка сразу же вон на хрен.
Но это успеется. Я по-другому его научу. И у этого точно силенок не хватит выстоять.
Адски, бешено, до одури ее в этот миг желал.
Вся ярость всколыхнулась, все затмила.
От понимания того, что она — моя, что в мой дом мы сейчас едем, и там я смогу ее брать, — бесконечно, долго, сумасшедше, — трещали ребра и взрывался мозг.
Я никогда такого не чувствовал.
Одержимость.
Одержимое желание обладать, ласкать, быть в этой женщине. Ослепила меня. Одурел полностью, напрочь. Двинуться не мог в машине, иначе прямо там бы и набросился.
Заглотить ее хотелось. Так, что самого на части чуть, блядь. не разорвало, пока ехали.
В одурении на нее набросился.
В неистовстве.
Как сумасшедший, сам себя не помня, ни хрена не соображая.
София — моя, и принадлежит мне. Вся. Без остатка.
Одно это в голову лупило так, как набат, заставляя слететь с последних катушек.
Так что же, блядь, меня остановило?
Ярость. Ярость ее бешеная. И ненависть.
Чернотой своей пронзила. Хлестко ударила, по вискам, по ребрам, по яйцам.
Один взгляд этот ее. — как сто тысяч пощечин.
Мог бы не остановиться. Мог бы взять. Приказать, в конце концов!
И нет выбора у гордой девчонки. Нет его! Она бы подчинилась!
Но глаза ее. — медовые, потемневшие, ненавистью черной пропитанные просто убили. Наповал. В самое сердце.
Нет.
Я другое в ее взгляде увидеть хочу! И увижу! Наступит день, — увижу! Или я не я!
Херачу снова, со всей дури, по двери.
Слышу, как София в комнате перетаскивает мебель.
Запрокинуть голову и хохотать хочется.
Вышибить на хрен эту дверь одним ударом вместе с тем, чем она там ее приперла.
Но вместо этого иду в кабинет.
Сам на ключ, блядь, запираюсь.
Наливаю полный стакан виски, хлещу с горла.
Сам себя запереть должен, чтобы сейчас к ней не ворваться. Потому что, если ворвусь, — уже ничто меня не остановит. Возьму. Силой возьму, несмотря на просьбы и пощечины. Ураган какой-то лютый внутри меня бушует. Раздирает всего на части, размалывает. Впервые в жизни, блядь. сам себя боюсь.
И злюсь — яростно, бессильно, по-дурацки.
Разве не этого я хотел? Просто взять, растоптать, унизить и уничтожить, а после вышвырнуть к херам? Не этого? Так какого ж хрена сам себя от нее на ключ сейчас запираю, чтобы так не вышло?
И, блядь, глядя на Софию, самого себя ведь вижу. Будто заново проживаю все то, что пришлось пережить. И снова — неживые глаза отца перед моими глазами.
И ярость такая скручивает, что все вокруг крушить хочется.
Глава 44
София
Задыхаюсь, припирая к двери последнюю тумбочку.
Боже, ну, чем я занимаюсь?
Зачем?
А все равно заканчиваю.
Несусь в душ, запирая за собой крепко еще и эти двери.
Окунаюсь с головой под струи воды.
И все равно не могу расслабиться.
Дергаюсь. Боюсь, что сейчас вломиться. Что снова яростно набросится на меня, и тогда я уже не смогу сопротивляться.
От каждого шороха дергаюсь. От собственных вздохов.
С облегчением выдыхаю, когда возвращаюсь из душа и вижу, что Санникова в комнате нет.
Укладываюсь в постель, зарываясь с головой в одеяло.
Этот вечер мельтешит перед глазами. Не отпускает.
До по беления сжимаю руки в кулаках.
А перед глазами, как бы ни хотелось забыться — все эти лица. Эти глаза, горящие презрением.
И я не знаю, как бы это пережила, если бы он не подхватил. Если бы Санникова не было бы рядом.
Черт, — о чем я вообще думаю?
Санников — жесток! Это монстр, именно он ведь и привез меня туда! Наверняка специально! Хотел окунуть лицом прямо в грязь! Пнуть меня своим начищенным носком обуви! Унизить!
Но, с другой стороны…
Разве Санников виноват в том, что эти люди оказались такими? И — как бы я выстояла, если бы мне это бросили в лицо без него рядом?
Он мог поступить иначе.
Защитил? Ради меня, за меня поставил на место?
Или дело лишь в том, что в этот вечер я была с ним и его резануло по самолюбию то, что унизили просто его спутницу?
Хочется сбежать. От всех этих мыслей. От самой себя.
От абсурдной удушающей ситуации, в которой я оказалась.
Даже не замечаю, как проваливаюсь в странный больной сон.
А в нем — тону, тону, бесконечно тону и захлебываюсь, размахивая руками.
И сильные руки меня вытягивают. Тянут вверх. На себя.
Только вот этих рук больше нет в моей жизни.
— Тихо. Тихо, принцесса, — слышу хриплый голос. — Это просто сон…
Мне снится и сейчас?
Вздрагиваю, понимая, что на самом деле проснулась.
И руки, — крепкие, горячие, тяжелые, — мне вовсе не пригрезились.
Санников лежит рядом, крепко прижимая меня к себе.
И от него разит алкоголем так, что даже у меня голова начинает кружится.
— Стас? — сжимаюсь в комок.
Я не забыла его ярость. А теперь, если он практически мертвецки пьян, то мне просто жутко находится с ним в одной комнате, тем более, в одной постели!
Вырваться из цепкой хватки невозможно, он сжимает меня, будто в тисках, прижимая к своему огромному телу. Разве что притихнуть и понадеяться, что он уснет…
Вздрагиваю, ощущая какое-то странное, невесомое прикосновение к животу. В самом низу.
