Утром, за два часа до возвращения Питера, Габриэлу навестилимадам Босличкова и миссис Розенштейн. Они принесли ей открытки и подарки отвсех соседей по пансиону, а от себя купили громадный букет роз, который теперьукрашал собой ее тумбочку и благоухал на всю травматологию.
Но свидание получилось не самым веселым. Сегодня в «Нью-Йорктайме» появилась большая статья, в которой перечислялись все преступленияСтива. Мадам Босличкова переживала по этому поводу ужасно. Ей, правда, хватилоума оставить дома газету, в которой была фотография Стива из полицейскогоархива, но зато она почти дословно пересказала Габриэле содержание статьи.
— Подумать только, что такой человек жил рядом снами! — то и дело восклицала мадам Босличкова, и миссис Розенштейнсогласно кивала аккуратной седой головой. Обе почтенные дамы пребывали врасстроенных чувствах; несчастье с Габриэлой совершенно выбило их из колеи. Атут еще полиция занялась обстоятельствами смерти профессора, к которой Стивтоже мог быть причастен — расспросам нет конца. На следующий день обе ринулисьв больницу в надежде, что Габриэла как-нибудь их утешит.
Но что Габриэла могла сказать им? Она только надеялась, чтоникогда больше не увидит Стива. При одной мысли о том, что она жила с ним водной комнате, спала с ним и, в сущности, содержала его, внутри у нее всепереворачивалось. Правда, рано или поздно ей все равно пришлось быприсутствовать в суде. Но Габриэла рассчитывала, что к тому времени она станетсильнее, увереннее в себе и спокойнее. Тогда, что бы Стив о ней ни говорил, еголожь не сможет причинить ей боли.
Когда мадам Босличкова и миссис Розенштейн ушли, позвонилИан. Через дежурную сестру он передал, что собирается сохранить за ней место, иона сможет вернуться на работу, как только достаточно окрепнет. Это сообщениеобрадовало Габриэлу — Иан ей нравился. Она хотела бы и дальше работать вмагазине, хотя денег ей теперь вполне хватало. Переезжать из пансиона она такжене собиралась — теперь, когда Стива больше не было, Габриэла чувствовала себятам в полной безопасности (уходя, хозяйка сгоряча пообещала ей, что не будетпускать новых жильцов без справки из полиции).
— Итак, чем ты занималась, пока меня не было? —спросил Питер, закончив осматривать ее. — Аэробикой? Танцами? Или какобычно?
— Как обычно. — Габриэла с трудом сдержалаулыбку. — Вчера одна сиделка вымыла мне волосы. Но в ванную меняпо-прежнему не пускают — сказали, что надо дождаться тебя. Зато я уже могу самасидеть и есть!
Габриэла сказала это с гордостью — ее победы были еще оченьскромными, но ей не терпелось похвастаться ими перед Питером, которого она былаужасно рада видеть.
— Что ж, с завтрашнего дня я, пожалуй, разрешу тебевставать, — отозвался Питер, делая какие-то пометки в ее больничномлистке. Габриэла действительно поправлялась на удивление быстро — ему еще неприходилось видеть ничего подобного. — Впрочем, дело было скорее всего нев биологических особенностях организма Габриэлы, а в силе ее духа. Ее как будтов одну ночь исцелил ангел Господень.
Потом Питер вспомнил кое-что еще и задал Габриэле вопрос,который ему захотелось выяснить, как только он увидел ее первые рентгеновскиеснимки.
— Когда ты попала в автокатастрофу, Габи? —спросил он, продолжая что-то черкать в листке предписаний. — На снимке язаметил следы старых переломов. Твоя грудная клетка выглядит так, словно по нейпрошлись кувалдой.
— Довольно давно. Еще в детстве, — отозваласьГабриэла, но ее тон показался Питеру странным. Она как будто закрылась от него,спряталась в свою раковину точно улитка.
— Гм-м… — Ничего иного Питеру просто не пришло вголову, и он решил поговорить об этом как-нибудь в другой раз. Габриэла явно нехотела откровенничать, а его ждали другие больные.
Ближе к вечеру Питер снова зашел к Габриэле и принес ейбутылочку имбирного пива.
— Решил проведать, как ты поживаешь, —жизнерадостно заявил он еще с порога. — Пока мне не стало плохо… Дело втом, — пояснил он, заметив удивленный взгляд Габриэлы, — что я толькочто поужинал в нашей столовой. Там так здорово кормят, что рядом с кассойприходится держать специальный аппарат для промывания желудка на случай, есликто-нибудь отравится. Ты не поверишь, но нам приходится использовать его неменее четырех раз в неделю.
Он шутил, но Габриэла сразу заметила, что Питер выглядитусталым. Только сейчас она начала понимать, какая тяжелая здесь работа и каквыматываются врачи, откачивая разных жмуриков. (Когда она впервые услышала отПитера это слово, она сразу просила: «И я тоже — жмурик?» Питер замолчал и долгосмотрел на нее, потом сказал: «Нет, ты — наша Спящая Красавица, хотя по тебепока этого не скажешь».) И, несмотря на это, Питер как мог подбадривал ее,рассказывал разные смешные истории, просто болтал с ней на разные темы. Вот исейчас, привычно усевшись на стул рядом с ее койкой, он принялся расспрашиватьГабриэлу о том, как она решила стать писательницей и училась ли она где-нибудьэтому.
Потом разговор перешел на него, и Габриэла узнала, что Питерродом с Юго-Запада. Это ее почти не удивило — она уже давно заметила, что еелечащий врач чем-то похож на ковбоя. Он был в меру высоким, поджарым и ходилобманчиво медлительной, почти ленивой походкой, каким-то образом ухитряясь вдва шага преодолеть расстояние от поста дежурной сестры до дверей ее палаты.Она также обратила внимание, что под белыми больничными брюками Питер носитковбойские полусапожки с острыми мысами и скошенными каблуками, которыепридавали ему какой-то залихватский вид.
А Питер с удовольствием разглядывал ее глубокие голубыеглаза, светлые и мягкие волосы и тонкие черты лица. Как он и предполагал ссамого начала, Габриэла была очень хороша собой. И еще она казалась емуодновременно и очень юной, и очень старой. Габриэла была полна тайн, загадок,контрастов, и это восхищало Питера, хотя уже много, много раз он замечал в ееглазах выражение какой-то печальной мудрости. Разумеется, такого урока, чтопреподал ей Стив, было бы больше чем достаточно, однако за ее печалью Питеругадывал что-то большее. Какова вообще была ее жизнь? Габриэла явно не хотелавспоминать.
Именно поэтому он был рад, когда она стала расспрашивать онем, однако и эта тема, похоже, не слишком увлекала ее. Питер все же решилсязаговорить о ее прошлом.
— Так где же ты все-таки выросла? — спросил он ее.
— Здесь, в Нью-Йорке, — коротко ответила Габриэла,умолчав о своем пребывании в монастыре. Эта страница ее жизни была перевернутаи — как она надеялась — прочно забыта. Возвращаться к ней, во всяком случае, ейне хотелось.
Питер не стал настаивать. Вместо этого он опять сталрассказывать о себе. Единственный ребенок в семье, он закончил медицинскийфакультет Колумбийского университета, где когда-то училась сама Габриэла. Ноэтим, пожалуй, и исчерпывалось все, что было между ними общего. Во всемостальном они были совершенно разными людьми. По характеру Питер был открытым.В своей врачебной практике ему часто приходилось сталкиваться с последствиямижестокости и страданиями, но на себе он их не испытывал никогда. В Габриэле жебыло что-то такое, что заставляло его предположить: в свои двадцать три годаона перенесла слишком много страшного — такого, чего вполне хватило бы не наодну жизнь. Но что это было, Питер так и не узнал. Двери ее души были для негозакрыты, и он не знал, как подобрать к ним правильный ключ. Впрочем, сейчасГабриэла казалась ему больше задумчивой, чем печальной, и Питер решил, что нестанет докапываться до ее тайн.
