Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
Восемь дней спустя там же имело место еще более массовое и эмоциональное мероприятие под лозунгом «Мы никогда не умрем». На нем присутствовали 100 тысяч человек, включая судей Верховного суда, министров Кабинета США, 300 конгрессменов, сенаторов, дипломатов и первую леди Элеонору Рузвельт[553]. Буря, свидетелем которой стал тогда Нью-Йорк, готовилась годами. Десять лет назад Гитлер захватил власть и начал преследовать свой народ. Пять лет миновало с того дня, как мир потрясло известие о «Хрустальной ночи». Толпы, собравшиеся на Манхэттене, поклялись никогда не забывать о злодеяниях фашизма. Но многие продолжали игнорировать то, что было невообразимо в силу своей кошмарности. Так делали они по крайней мере до тех пор, пока убийства не прекратились. А потом оправдывали и успокаивали себя, повторяя, словно мантру: «Мы же ничего не знали». Но правда в том, что все им было прекрасно известно.
Война в более широком смысле — та, на которой сражались солдаты и моряки и были задействованы танки, бомбардировщики и корабли, — довольно скоро начала восприниматься большинством как внутренняя, американская реальность[554]. В такой среде патриотизм был не абстрактной концепцией, а безусловным долгом. В официальном мире искусства вряд ли удалось бы найти хоть одну выставку, не затрагивавшую тему войны. Календарь мероприятий Музея современного искусства заполнили выставки военной тематики: «Конкурс плакатов по национальной обороне», «Великобритания в войну», «Обустройство жилья в военное время», «Камуфляж в гражданской обороне»[555]. Но самым ярким и масштабным проявлением патриотизма художников стала выставка «Художники — победе», организованная Метрополитен-музеем в декабре 1942 г. Экспозиция включала 1500 работ «современных» художников. Организаторы мероприятия представляли его как свидетельство силы американского духа и дань уважения военным[556]. Однако художник и писатель Мэнни Фарбер в обзоре выставки в журнале The New Republic заявил, что эти натюрморты, портреты и пейзажи могли быть написаны когда угодно, в любой период. Если экспозиция действительно была посвящена роли искусства в войну, то представленные на ней произведения никоим образом не отражали серьезность момента. Фарбер писал: «Эти люди — художники. Предполагается, что они должны выходить за рамки и преодолевать ограничения нашей культуры. А между тем, по-моему, за представленными на выставке картинами просматривается вполне конкретный страх — боязнь выставить напоказ свои реальные эмоции. Те чувства, о которых трудно говорить вежливо»[557]. После массовых демонстраций, на которых люди требовали правды, и после принятия и признания обществом этой истины выставка «Художники — победе» казалась совершенно неуместной, если не сказать бесчестной. Как, впрочем, и остальные музейные экспозиции военной тематики.
Нью-йоркские художники-авангардисты отказывались участвовать в этих актах «культуры для широкого потребления». Ее продвигали официальные круги, и она была призвана поддерживать и ободрять публику, но не просвещать[558]. «Каждый день репортажи и фотографии с войны все больше убеждали нас, что мы не можем игнорировать реальность в угоду мечте, — говорил Филипп Павия. — Мы же не страусы, чтобы при приближении страшной опасности закрывать глаза и прятать голову в песок»[559]. Очевидно, люди нуждались в новом искусстве. Оно выражало бы происходившее в реальном мире, но не в буквальном виде, как у соцреалистов, и не в идиллических, ностальгических образах. По мнению Элен, долг художника во время войны, как, впрочем, и в мирные времена, заключался в «раскрепощении разума»[560]. Но для этого нью-йоркским мастерам нужно было начать с чистого листа. Они, конечно, могли опираться в своих работах на прошлое, но нуждались в собственном визуальном языке, который позволил бы отражать окружающий мир, пропуская его через мир внутренний. И именно в тот момент, когда к ньюйоркцам пришло это осознание, город заполнила экстравагантная толпа художников-изгнанников. Среди них выделялся один француз, военный психиатр, переквалифицировавшийся в поэта. Он-то и помог американским художникам встать на нужный путь. Поэта звали Андре Бретон, и его послание, на удивление созвучное идеям Джона Грэма, было столь же элегантным, сколь и простым: смело рискуйте и позвольте бессознательному водить вашей кистью[561].
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
