Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
В традиционном языковом сознании слово «кукла» часто ассоциируется с представлением об идеальной красоте – ср. «куколка» „аккуратненький, красивенький человек“, «Изнарядил ее как куколку»; а также традиционные приветственные формулы: «Здорово-те, куколка, гостечка, гостьюшка!», «Милка, милка, перемилка, / Милка куколка моя!» [ЛА МИА, д. Дупликово Устюженского р-на Вологодской обл.; СРНГ 1972, вып. 7, с. 92, Пинеж. Арх.; 1972, вып. 8, с. 92, Усть-Цилем.; 1972, вып. 12, с. 155, Волго-Камье; 1980, вып. 16, с. 41, Арх., КАССР, Ленингр., Волог., Новг., Влад., Яросл., Пск., Смол., Волго-Камье, Урал., Иркут.]. Характерно, что аналогичная мотивация употребляется иногда при характеристике девичьих достоинств. «А она красивая была – вот Полька у неё. Её только вот постановить на окно, глядеть – как куклятка. О-ой! О-ой, какая хорошая!» [ЛА МИА, с. Райполье Шацкого р-на Рязанской обл.].
Илл. 74
Понятно, что в этих случаях речь идет о символических трактовках «красоты» [см., например: Вендина 2004, с. 143–161], поскольку трудно себе представить, что носители традиции не ощущают разницы между прелестной юной девушкой и бездушной вещью. Напомним, что под «красотой» в обрядовом смысле, символически обозначаемой куклой на свадебном деревце, подразумевается девичество и «честь» невесты, ее «славутность», а словом «красоваться» нередко называются различные церемонии и обряды с демонстрацией достоинств девушки-невесты (например, «стояние столбами» на Крещение или масленицу, сидение «на посаде» перед отъездом к венцу и т. п.).
В своей «эстетической» функции куколки тождественны цветам, которыми так любят украшать окна во многих провинциальных русских городах (ср. употребление цветов в ритуалах поминовения и почитания усопших родственников). Причем в качестве «витрины» как в первом, так и во втором случае могут выступать не только окна, но и межоконные проемы в комнате, полки, платяные шкафы, в поздних вариантах – застекленные шкафы-серванты. Отметим, что кукла в данном случае является не только своеобразным декоративно-изобразительным элементом в составе интерьера, но отражением «пространства личности» хозяина [Морозов 2008, с. 183–210]. Раньше в этой роли могли выступать лубочные картинки, роспись на стенах и мебели; в современном быту – это плакаты, вырезки из иллюстрированных журналов, настенные календари и, конечно, фотографии родных и близких, которые и в наше время нередко занимают значительную часть стен. Их главная роль – «оживление в памяти», «напоминание», иногда влекущие за собой «фетишизацию» памятного предмета. Здесь можно вспомнить аналогию, проводимую А. О. Большаковым между древнеегипетским «двойником» человека Ка, обычно изображавшемся в виде скульптуры, и современной фотографией, основной функцией которых является именно «оживление в памяти» какого-либо образа, «напоминание» [Большаков 2001, с. 64 и след.]. Как выразился Ж. Бодрийяр, «фетишизм есть фетишизм: в пределе каждая старинная вещь красива просто потому, что она дожила до наших дней, а тем самым становится знаком некоей прошлой жизни» [Бодрийяр 1999, с. 93]. Таким образом, в «эстетических» мотивировках использования кукол в современном интерьере мы находим завуалированные обрядовые формы, которые в данный момент пассивны, но в любой удобный момент могут актуализоваться.
Показательны рассказы о детских комнатах в домах «новых русских», где куклы предназначены больше не для игры, а для демонстрации возможностей и богатства их хозяев. «[Моя внучка] в Санкт-Петербурге. У ней столько кукол: коробками, коробками, коробками! Во-первых, была возможность такую куклу купить и в самом Санкт-Петербурге. Как эта называлась куколка? – Барби, да, да, Барби. Ну, отец её финансист. Вот. Часто бывает за границей, ей оттуда привозил куклы. Так и я, знаете, всё время вот как была у неё, любовалась этими куклами. Любовалась! Что Вы! Эта роскошь такая! Да прямо искусство швейного дела. Там, знаете, у них платья, обшитые этим, люрексом…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.]. Этот обычай находит параллели в европейской традиции изготовления «костюмных» кукол, восходящей к XVII–XVIII векам, где куклы изображают не ребенка, а взрослого человека [Горалик 2005, глава «Игры с историей: предтечи Барби»]. Точно так же, судя по воспоминаниям, обращались первоначально и с первыми куклами Барби, привозившимися в бывший СССР скорее как сувениры, а не как предметы для игры. «…На излете 80-х отец привез Барби из заграничной командировки. Грудастая златокудрая красавица в шикарном, подчеркивающем узкую талию трико заняла почетное место на книжной полке и лишь изредка извлекалась из своей прозрачной коробочки. Поиграть с ней как следует я не успела, не купала и не причесывала приложенной к комплекту крошечной щеточкой, только с интересом трогала её высокий бюст и четко уяснила от старших, что голую Барби сажать на кровать неприлично: слишком вызывающе натурально она смотрелась в детской, на фоне невинных мягких игрушек. Спустя три года её и вовсе задвинули в ящик подальше» [Басилашвили 2005, 70; цит. по: Борисов 2008, т. 1, с. 40].
В описанной ситуации куклами любуются так же, как в японской традиции это делают во время Праздника девочек («Дзёси-но сэкку») – см. «Весенне-летняя обрядность».
И все же современный обычай вывешивания кукол на стену нельзя объяснить только потребностью украсить жилище. При более детальном знакомстве выясняется, что выставляемые на обозрение куколки связаны с глубоко личными воспоминаниями их хозяев. Как отмечает И. А. Разумова, иногда они изготавливаются «на память» и хранятся наряду с другими домашними реликвиями, отсылая «к определенным периодам и фактам семейной истории». «Когда моя мама была маленькая, то ее мама сделала из соломы и тряпок куклу. Эта кукла напоминает о тяжелом времени, в котором они жили, и о любви, с которой сделана эта игрушка» [Разумова 2001, с. 169].
Илл. 75
В современных интерьерах кукла часто выполняет иконические функции. Она является символической заменой близкого человека и в этом смысле близка к фотографии. Как правило это куклы их детей или внуков, иногда других детей (племянниц, соседских девочек и др.), к которым обладатели кукол были очень привязаны. Кукла в данном контексте является их субститутом, и по смыслу приближается к антропоморфным фетишам. «Вот в этой квартире все уже ушли и выросли, „выпорхнули“, как говорится. И даже внуки не живут, уже взрослые, поженилися. И вот тоже у ней – щас называется „сервант“. И вот в серванте вот эти вот куколки были, лошадки там были, понимаете? Да, игрушки детские. Вот. И там же и фотографии детские у неё стояли. Вот. Там же были и салфеточки, которые вязали её дети, а потом внуки. Вот это я видела. Ну, это считается щас старомодным и внуками осуждается…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.]. Таким образом, в современных обиходно-бытовых практиках мы наблюдаем процесс эволюции игрушки в реликвию, в предмет, функции которого очень близки к обрядовым.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 140
