Потому, подумав – а шах был очень и очень неглуп, – Шапур решил создать два идеологических центра: один – для политики внутренней, другой – внешней. Он трезво рассудил, что для персов и племен, приравненных по положению, предпочтительней зороастризм как вера сильных и пассионарных людей. Для прочих же предназначалась иная вера – в основе также маздаянистская, но с вкраплениями иноземных, родных покоренным народам культов. Обе веры, соперничая, будут стремиться опереться на светскую власть, а значит, он, Шапур, сделается верховным судией. Рассудив подобным образом, шах решил принять молодого проповедника.
Случилось ли это на коронации или при иной, может быть, личной встрече – неведомо: сам Мани утверждал, что дело было на коронации, – но, быть может, ради того, чтобы придать значимость собственной персоне. Мани был представлен Шапуру братом шаха Перозом, который отрекомендовал юного проповедника в самых восторженных тонах. Мани преподнес повелителю Персии свое базовое произведение «Шапуракан» (то есть «Книга Шапура»), в каковом превозносил свое учение и без ложной скромности ставил себя на равную ногу с величайшими пророками. «Мудрость и [добрые] дела неизменно приносились людям посланниками бога, – гладко струилось по пергаменту перо Мани. – Раз они были принесены в Индию через посланника, именуемого Буддой, другой раз – в Ирак, через посредство Заратуштры, другой раз – в страны Запада, через посредство Иисуса. В настоящий последний век написано вот это откровение в страну вавилонскую и объявилось пророчество в лице моем, Мани, посланника бога Истины».
Посланник бога Истины! Мани объявлял себя новым пророком религии Мазды, этаким преемником Заратустры. Но много ли в его учении было от классического заратуштрианства? Едва ли. Манихейская доктрина являла собой смесь маздеизма, иудаизма, христианства и – более всего – гностицизма. Дабы не перелагать уже много раз сказанное, позволю себе процитировать Мэри Бойс, давшую краткую и очень четкую характеристику манихейства: «Так, он верил в бога и в дьявола, в небеса и в ад, в три эпохи, в посмертный суд над каждым человеком, в конечную победу над злом, в Последний Суд и в вечную жизнь блаженных праведников среди сил небесных. Что касается этого мира, то его учение было глубоко пессимистическим, так как он смотрел на мир как на полное воплощение зла и считал, что для человека лучше всего возможно в большей степени отказаться от мирского, вести тихую, аскетическую жизнь и окончить ее в целомудрии, так, чтобы душа могла бы попасть на небеса, а сам человек не участвовал бы в увековечении страданий на земле. Учение Мани было, таким образом, прямо противоположно положительным жизнелюбивым принципам зороастризма».
В принципе, сказано все, а если и добавить, то немного конкретики. Мани довольно удачно переумничал мудрствующих гностиков. Бог мой, чего он только не напридумывал! Тут и Отец Величия, мир породивший, и Великий Дух, он же Мать, и, конечно же, Сын. А еще Эоны, Возлюбленный светов, Строитель, и Носители, и Посланники. А против них воинство Мрака или Тьмы – бездуховное и агрессивное, тоже более чем многочисленное: демоны, дьяволы, архонты – эти описаны с немалой фантазией («Архонты мира дыма – двуногие; архонты мира огня – четвероногие; от мира ветра произошли крылатые архонты; архонты мира воды – плавающие; наконец, порождения мира тьмы – пресмыкающиеся») – выкидыши, полный несовершенства и чуждый материальный мир, полный набор архетипов… При этом, в отличие от гностиков, Мани четко обозначил противостояние добра и зла, но, увы, устранил из этого противостояния человека.
Вся эта мешанина терминов, категорий и вероучений весьма привлекала людей искушенных (да и не только искушенных), ибо приобщиться к непостижимо непонятному было сродни быть причастным к истине и мудрости.
Однако главной причиной торжества манихейства были невероятная энергия пророка, умение подбирать и привлекать к себе верных адептов, которые с невероятной энергией разносили семена новоявленного учения по всем уголкам света, куда только могли дотянуться: от Китая до Римской империи. А если еще учесть, что Мани и его апостолы были весьма плодовитыми сочинителями и неутомимыми переписчиками своих произведений, нетрудно понять и вторую причину, почему манихейство этаким многоцветным привлекательным спрутом ползло по просторам Азии, Европы и Африки, где было особенно влиятельно – настолько, что обаянию его поддались столпы христианской церкви. Там, где оказывалось бессильно слово, манихеи действовали убеждением через посредство той самой омерзительной материи, которую так усердно клеймили.
Впрочем, противники клеймили манихеев с неменьшей страстностью, приписывая им массу всевозможных пороков. Будто бы те ради уничтожения косной материи – собственного тела – прибегали не только к аскетизму, которому были привержены сам Мани и его ближайшие пророки, но и необузданному разврату – от банального пьянства до скотоложства.
Но возможно, эта мнимая порочность – помимо стройной и тонко, пусть и заумно прописанной доктрины – и привлекала к учению Мани многих адептов, в том числе и в его родном Иране. Но здесь, где официальные власти восстанавливали на официальном же уроне зороастризм, Мани действовал осторожно. Его апостолы и впрямь выставляли себя аскетами самых строгих правил, здесь он нарек Отца Величия Зерваном, что, конечно же, противоречило нормам классического зороастризма, но вызывало живейший отклик в сердцах зерванитов.
Так что Мани, пророк не просто талантливый, но и прагматичный, имел немалые шансы на успех, если бы не вмешался другой не менее яркий проповедник – Картир, который, как и его противник, не отличался излишней скромностью и оставлял после себя весьма хвалебные каменные скрижали; хотя, надо признать, о его жизни мы знаем мало. Известно, что поначалу он смиренно именовал себя «толкователем Авесты» и особым влиянием не пользовался. Но, будучи политиком в высшей степени искушенным, он предпочел сану настоятеля одного из видных храмов весьма скромную по достатку роль духовного отца шаха Шапура, тенью следуя за повелителем и при дворе, и в поездках по империи, и в походах. Шапуру наследовал старший сын Хормизд, пытавшийся подражать великодержавной религиозной политике отца. Однако, не процарствовав и года, шах скончался. И тогда началось стремительное возвышение Картира, ибо новый шах Варахран ссориться с могущественным жрецом не пожелал – возможно, побоявшись повторить смерть предшественника, который, вполне вероятно, умер не своей смертью.
Картиру был присвоен титул магупата Ормазда. Пользуясь своим новым положением, честолюбец развернул жестокие преследования иноверцев – и в первую очередь манихеев. Мани вместе с ближайшими учениками был вызван ко двору, где его ожидал самый нелюбезный прием.
К тому времени светская и церковная власти определились в своих отношениях – нужды в религиозной оппозиции больше не было. Мани обвинили во всех смертных грехах и арестовали; свои дни он кончил печально. По одной версии, его уморили в темнице голодом, по другой – с несчастного – дабы ни у кого не возникало более соблазна высказывать опасные идеи! – содрали кожу, набили ее соломою и выставили на всеобщее обозрение (не с него, как мы знаем, первого…).
Приключилось это на 53-м году Сасанидской эры, что соответствует 277 году эры Христовой… Теперь власть Картира сделалась абсолютной – выше царской. Картир приказал выбить на скалах похвалительные надписи, где перечислял современникам и потомкам среди прочих свои заслуги в изничтожении всевозможных еретических сект.
