Учителя в немухинской школе, куда поступил Леня, считают, что он говорит слишком сложно и старомодно, словно ему шестьдесят с лишним лет, и Петька обучает его современному языку:
«— Как бы ты сказал, например, если бы немухинцы сыграли с мухинцами не вничью, а, скажем, пять — один?
Леня подумал.
— Я бы сказал, что усилия немухинцев увенчались заслуженным успехом.
— Вот видишь! А надо сказать просто: „Блеск!“ А если бы они проиграли?
Леня снова подумал.
— Ну, может быть… „Не принимайте слишком близко к сердцу этого огорчения. Продолжайте работать, и я уверен, что в ближайшем будущем вас ожидает удача“.
— Та-ак, — сказал с отвращением Петька. — А я бы сказал покороче: „Эх вы, сапоги!“ Пойдем дальше. Если ты прощаешься с кем-нибудь, что надо, по-твоему, сказать?
— Позвольте пожелать вам всего самого лучшего.
— Ну вот! А надо сказать просто: „Пока!“, или в лучшем случае: „Привет бабушке, не забудь полить фикус“. Если ты, например, сидишь над задачкой полчаса и не можешь ее решить, что надо сделать?
— Ничего. Сидеть, пока не решишь.
— Надо сказать: „Муть!“ А потом можно, конечно, и посидеть, но лучше списать ее у кого-нибудь на уроке. Ну, и так далее. Запиши, с непривычки тебе, возможно, трудно запомнить. Ну, пока!»
Сегодня на смену этим невинным, в сущности, выражениям и словам пришли другие — «круто», «фиолетово», «норм», «всем привет» и так далее, порой приправленные ненормативной лексикой. Язык наш, некогда великий и могучий, обедняется, теряет краски едва ли не с каждым днем, и вряд ли можно с этим как-то бороться.
Во всяком случае, как Леня Караскин, говорят ныне действительно те, кому за шестьдесят…
Как и другие сказки из «Ночного сторожа», «Летающий мальчик» написан на вполне бытовые темы, лишь окрашенные волшебными элементами, — и в этом таится особая прелесть и привлекательность повествования Вениамина Каверина в равной степени для детей и взрослых. Можно мысленно соединить эти произведения, написанные за несколько десятилетий, с первыми творческими опытами юного писателя, сочинявшего свои мистико-фантастические новеллы сначала в духе немецкого романтизма, а затем «переехавшего в Россию». Здесь уже вступает в силу тот мировой контекст, речь о котором шла выше: превращение матери Тани в бронзовую статуэтку недоучившейся в школе ведьм некоей госпожой Ольоль, мечтающей занять место Марии Павловны в доме («Сын Стекольщика»), а после того, как с помощью удивительного юноши — прозрачного и не видимого никому, в том числе и себе самому, мать Тани возвращается домой, а Ольоль начинает видеть в зеркале не отражение собственного лица, а отражение своей души. Отражение приводит ее в такой ужас, что она навсегда бежит из Немухина в свой родной город Мухин, расположенный на другом берегу реки.
А происходит это чудесное превращение с заменой зеркального изображения и возвращение Марии Павловны к дочери и мужу с помощью особого заклинания, которое Сын Стекольщика узнает у Старого Волшебника, обитающего на берегах реки Ропотамо:
Годы, люди и народы Убегают навсегда, Как текучая вода. В гибком зеркале природы Звезды — невод, рыбы — мы, Боги — призраки у тьмы.
Казалось бы, волшебное заклинание могло быть проще и конкретнее, но Каверину необходимо было вернуть из глубин памяти и донести до своего взрослого читателя поистине волшебную вязь и завораживающий ритм поэзии Велимира Хлебникова, чтобы вновь «возвратить время». Старый Волшебник не случайно говорит Сыну Стекольщика, что это заклинание «некогда подарил ему нищий поэт, искренний и потому великий… Как никто другой, он умел вдохнуть жизнь в мертвое слово. А ведь слово и жизнь человека — родные братья и даже, я бы сказал, близнецы. Вот почему я уверен в том, что его стихи, возвращавшие жизнь слову, могут вернуть жизнь и человеку, в особенности если за него хлопочут целых два поколения волшебников».
Выдающийся писатель без комментариев и назиданий, очень естественно и просто вписывает поистине золотыми буквами в свою современную сказку строки, что звучали для его поколения (да и для следующих) как некая ворожба у «зеркала природы», отражающего наш внутренний мир в его подлинности…
И слова, сказанные Старым Волшебником, звучат мыслью и чувством самого Вениамина Каверина.
В исследовании О. Новиковой и Вл. Новикова читаем: «Немухин выстраивался постепенно. Первая по времени написания сказка „Песочные часы“ отличается несколько обузданной фантазией и буднично-житейского и романтико-фантастического аспектов в сознании современного человека… сохраняет равновесие между рациональной воспитательной установкой и ее гротескной художественной интерпретацией… Вообще „детское“ и „взрослое“ начала образуют в глубине каверинского сказочного мира напряженную параллель, которая никогда не выходит наружу, но постоянно дает дополнительные художественные токи».
Здесь уместно было бы, наверное, вспомнить творчество В. Одоевского, а также А. Вельтмана, А. Бестужева, А. Погорельского, Н. Павлова, высоко ценимых Вениамином Кавериным и не оцененных до сей поры писателей, в немалой степени занятых в своем творчестве этой «напряженной параллелью». Можно упомянуть и более поздние по времени создания, сказки Евгения Салиаса — писателя значительно более «среднего» по сравнению с названными, работавшего по несколько иным законам, продиктованным своим временем, но, несомненно, унаследовавшего некоторые черты своих предшественников.
Произведения Вениамина Каверина, написанные в русле этого жанра (не столько сказочного, сколько романтико-мистического, фантастического, но с непременными волшебными «вкраплениями»), естественным образом соединяются с достижениями в этой области мировой культуры, создавая — что особенно важно! — единый контекст. И именно благодаря этому возникает слияние «детского» и «взрослого» восприятия: летающий Леня Караскин становится летчиком, Таня учится скрипичному мастерству у Феи Музыки, создавшей не слышимый никем оркестр из Зеленых Попугаев-неразлучников, Краешка Голубого Неба, Кремовой Шляпы, Черного Фрака, Дымчато-розового Пуделя с Белым Мячом во рту, Желтого Плаката и Огнетушителя, в момент, когда завистливый директор музыкальной школы задумал опозорить ее на Новогоднем концерте, принимает предложение Петьки обратиться к кузнецу Ивану Гильдебранду, чтобы он выковал голоса для ее оркестрантов, потому что каждый цвет обладает своим музыкальным звучанием. И вполне естественно, что ее ученица становится известной скрипачкой. Петька работает на судостроительном заводе, Таня излечивает от смертельной болезни своего отца, архитектора и художника, раздобыв для него живую воду… Но главное чудо — вовсе не в этой воде, изготовленной Лекарем-Аптекарем, а в том, что осознал Николай Андреевич, работая над «Портретом жены художника»: «Чтобы закончить „Портрет жены художника“… нужно было только несколько дней. И оказалось, что именно эти несколько дней прожить совсем нелегко. Но он старался, а ведь когда очень стараешься, даже невозможное становится возможным. Он работал, а когда работаешь, некогда умирать, потому что, чтобы умереть, тоже нужно время» (выделено мной. — Н. С.).
