Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
Орудием давления на управленческую элиту стал, в первую очередь, Мехлис. Выявляемые органами госконтроля в ходе многочисленных проверок факты бесхозяйственности, хищений и злоупотреблений в наркоматах, на предприятиях, в учреждениях, независимо от конкретных виновников, косвенно бросали тень и на руководителей наркоматов и ведомств, давали основание Сталину предъявить тому или иному номенклатурному работнику серьезные претензии, позволяли успешно прививать управленческой элите своеобразный комплекс неполноценности, чувство неуверенности в прочности своего положения. Поэтому весьма поверхностными выглядят представления бывшего министра сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктова, убежденного, что Мехлиса (как и Берию) «Сталин использовал как своего рода «дубинку страха», с чьей помощью из руководителей всех рангов выбивалось разгильдяйство, ротозейство, беспечность и другие наши болячки… И, надо сказать, подобный, не очень привлекательный метод срабатывал эффективно». Более убедительными представляются наблюдения историка О. В. Хлевнюка о том, что эта «дубинка страха» служила куда более глобальным замыслам вождя — искоренить даже остатки какой бы то ни было политической самостоятельности у представителей управленческой элиты.[104]
Нередко Мехлис, ощущая полную поддержку вождя, выдвигал и прямые обвинения против крупных хозяйственников и управленцев. Вот лишь некоторые факты. Благодаря проведенной в ноябре 1940 года проверке Наркомата морского флота Льву Захаровичу стало известно об имевшей там место «антигосударственной практике двойного финансового планирования». Нарком С. С. Дукельский испросил в правительстве дотацию в 63 млн рублей, скрыв при этом, что в наркомате составлен и второй, реальный финплан, по которому не только не требовалась дотация, но и ожидалась прибыль. К докладу председателю Совнаркома Молотову о результатах проверки Мехлис приложил проект постановления СНК СССР, в котором предусматривалось: а) Дукельскому объявить строгий выговор, б) принять во внимание, что нарком госконтроля уже отстранил своей властью от должности и привлек к судебной ответственности непосредственных виновников двойного планирования в Наркомморфлоте, в) заново утвердить баланс наркомата с прибылью в 1,83 млн рублей вместо предусмотренной планом госдотации.[105]
Госконтролеры проверили Прокуратуру СССР, точнее, ее административно-финансовое управление. За систематическое нарушение финансовой дисциплины, злоупотребления служебным положением в личных целях приказом наркома госконтроля были сняты с работы и привлечены к суду начальник управления М. Г. Бесяков, его заместитель, начальник финотдела и начальник хозяйственной части.
Мехлис нашел возможность «поправить» и самого прокурора СССР В. М. Бочкова. 19 марта 1941 года он проинформировал Сталина и Молотова о том, что Бочков дал подчиненным неверное, идущее вразрез с указом Президиума Верховного Совета СССР, разъяснение порядка учета и перераспределения на предприятиях излишнего оборудования и материалов. Глава союзной Прокуратуры разрешил не привлекать руководителей предприятий к ответственности, если они производили такое перераспределение, хотя и без разрешения СНК СССР, но в пределах одного ведомства. Мехлис просил руководителей страны такое «разъяснение» Бочкова отменить и не преминул напомнить, что на Прокуратуру СССР союзной Конституцией возложен надзор и наблюдение за точным исполнением законов, но не их разъяснение.
Удобным поводом одернуть того или иного представителя элиты, напомнить о том, что его положение и благополучие в решающей степени зависят от расположения вождя, были факты бытового разложения, проявления, как тогда говорили, комчванства, становившиеся известными благодаря наркому госконтроля. Чудовищное падение нравов правящей верхушки не было, конечно, секретом для вождя, более того, он взирал на него благосклонно, привязывая к себе сторонников роскошными пайками, дачами, персональными окладами.
Но при необходимости такой информации давался ход. Еще в разгар массовых репрессий она была удачно опробована правящим режимом как орудие политической борьбы. Как следовало, например, из вступившего в силу в феврале 1938 года совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР, «ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15–20 и больше комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение».
Поскольку и по окончании массовых репрессий официально приветствовавшейся линией поведения руководителей оставался эгалитаризм, Мехлис информировал Сталина о вскрытых отклонениях от нее. Так, генеральному секретарю ЦК были доложены факты финансовых злоупотреблений в Наркомате мясной и молочной промышленности СССР, которые творились с благословения наркома В. В. Воробьева; незаконной оплаты питания наркома морского флота Дукельского из средств соцкультфонда наркомата (нарком ГК даже произвел на него денежный начет в размере 3288 рублей); недостойного поведения заместителя наркома лесной промышленности Т. Ф. Трудова и первого заместителя наркома М. И. Салтыкова (первый бесплатно изготовил для себя на подчиненном предприятии комплект мебели, а второй покровительствовал любителям комфорта за казенный счет).
Не без участия Мехлиса на XVIII Всесоюзной партконференции (февраль 1941 года) оказались переведенными из членов ЦК в кандидаты шесть человек, а еще 15 человек были исключены из кандидатов. Лаконичная формулировка — «не обеспечили выполнение своих обязанностей» — в ряде случаев прямо опиралась на материалы, предоставленные высшему руководству партии вездесущим наркомом госконтроля.
Автор не склонен преуменьшать объективную полезность для общества усилий госконтролеров по вскрытию фактов казнокрадства высших чиновников, особенно вопиющих, учитывая, что народ жил в целом скудно и трудно. Нельзя, однако, не обратить внимания на то, что наказания, которые понесли высшие управленцы, уличенные в уголовных преступлениях, были уж очень скромными. Особенно на фоне массового и жестокого применения к рядовым гражданам «закона о колосках» от 7 августа 1932 года и других актов, каравших за расхищение социалистической собственности. И дело здесь не в скудости полномочий наркома госконтроля. Лично ему лишь позволялось пугать казнокрадов. Как поступить с тем или иным проштрафившимся наркомом или партийным секретарем, Сталин, будучи основным потребителем шедшей от Мехлиса информации, решал сам.
Так или иначе, Лев Захарович вносил свой посильный, хотя, возможно, многими и не видимый вклад в окончательное утверждение сталинского единовластия, снижению роли некогда главного политического органа в стране — Политбюро ЦК ВКП(б). «Перелив» реальной власти из Политбюро в Совнарком, начатый репрессиями против членов высшего руководства в 1937–1938 годах, отмеченный на рубеже 30–40-х годов дезорганизацией прежнего порядка работы Политбюро, сокращением количества рассмотренных им вопросов и принятых решений, завершился несколькими принципиальными политическими ходами Сталина в предвоенные месяцы.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
