Боб спускаться в шахту категорически отказался. «Забыл, что я и сам когда-то шахтером был, так что тамошней грязи наелся досыта?» – скептически отреагировал он на мое предложение.
Но я не огорчился – индеец хотя бы согласился заехать со мной на комбинат. К тому же надо было с кем-то оставить Джерри, не тащить же крысолова в шахту – потом не отмоешь.
48
Съезд к комбинату с трассы мы искали довольно долго. Как я заметил, латиноамериканский крестьянин, в силу своеобразной вежливости или стыдливости, никогда не скажет тебе честно, что не знает дороги. Нет, он обязательно почешет затылок, все взвесит и уверенно укажет путь: «Туда!» Не верьте. Как правило, это не та дорога. Поэтому, путешествуя по этой стране на машине, очень рекомендую не лениться, а опросить хотя бы трех человек подряд, останавливаясь через каждые сто метров. И не удивляйтесь, если все дадут совершенно разную информацию. В конце концов можете, конечно, поверить любому из трех опрошенных, но лучше довериться либо карте, если она есть, либо, еще лучше, собственной интуиции. Карты здесь тоже частенько врут.
Вот и в этот раз вопросы не помогли. Мы искали комбинат, а нас отправляли куда угодно, но не туда, куда было надо. Спасло нас лишь то, что мы увидели, как на разбитый проселок сворачивают огромные самосвалы, на которых обычно перевозят руду. Почему далеко не бедное предприятие не раскошелится на то, чтобы поставить указатели и заасфальтировать хотя бы тот отрезок пути, что ведет от главной трассы к комбинату, знают только его хозяева. Подозреваю, по той же причине, по которой они платят мизерную зарплату шахтерам за их опасный и тяжелый труд. То есть от жадности.
Игнасио мы нашли в офисе, и он нам страшно радовался до тех пор, пока до него не дошло, что я приехал ради осуществления своей безумной затеи – спуститься в шахту.
– Ну на черта тебе это удовольствие? – по-русски отговаривал он меня. – Лучше посидим в нашем буфете, там есть шикарное немецкое пиво. И ты мне расскажешь, что вы там со своей страной учудили.
– Пиво тоже, – неумолимо отвечал я, – но сначала в шахту.
Думаю, что он так упорно сопротивлялся, потому что понимал – ему придется меня сопровождать. А Игнасио шахта уже надоела до чертиков, хотя он и отвечал не за нее, а за что-то там другое на комбинате. Просто из-за его отличного английского и молодого возраста встречать гостей шахты начальство всегда поручало ему.
– Мне просто стыдно ее тебе показывать, – говорил он мне, когда мы, уже переодевшись и надев каски, направлялись к лифту, который должен был опустить нас в преисподнюю (кажется, у шахтеров этот лифт называется клетью). – Хозяева экономят на всем, потому это самая страшная шахта в мире. Если мы вылезем оттуда живыми, считай, что заново родились на свет божий.
Увидев, что и эта последняя попытка остановить меня не удалась, парень в отчаянии воздел руки к небу. Я только улыбался: меня причитания Игнасио о том, что мы спустимся в «самую страшную шахту мира», изрядно позабавили.
Вообще, честно говоря, объяснить, зачем мне это было нужно, не могу. Наверное, какое-то патологическое любопытство. Если бы смог, я бы и в космос полетел.
И это при моем-то вестибулярном аппарате. Однажды в Испании мы с сыном прокатились на каком-то детском «драконе». С ним ничего, а мне потом час пришлось сидеть на скамейке, так шатало. А я все равно лезу то к гнезду кондора, то в шахту. Зачем? Сам не знаю.
О том проклятом аттракционе я вспомнил недаром, потому что, прежде чем добраться до этой чертовой клети, мы еще долго крутились на машине по огромной воронке, что вела к центру земли. И у меня уже в самом начале началось небольшое головокружение. А клеть я называю «чертовой», потому что, когда мы спускались, где-то в середине пути в кромешной тьме, если не считать фонариков, что светились у нас на шахтерских касках, она внезапно застряла. И в таком положении мы провисели минут сорок, пока там – то ли наверху, то ли внизу – что-то ремонтировали.
– Я же тебя предупреждал, – с некоторым удовлетворением сказал Игнасио.
Потом мы долго лазили по каким-то неимоверно грязным стволам и штрекам, освещенным лишь тусклыми лампами, а затем, уже почти рядом с земным ядром, набрели на небольшую выемку, где стояли деревянный стол и две скамьи. Эта тюремная камера, правда без дверей и запоров, оказалась столовой. Не понимаю, как можно держать людей в таких нечеловеческих условиях. И это при том, что комбинат, по словам Игнасио, зарабатывал много и на металлургическую часть, не говоря уже о жилье и зарплатах своих менеджеров, руководство денег не жалело. Как обычно: элита – одно, низы – другое.
Именно тут я понял, что кое-что от времен испанского колониализма, несмотря на успешную борьбу перуанцев за независимость, в стране все-таки сохранилось.
Дальше мы не пошли, а присоединились к нескольким черным теням, обедавшим за этим нищенским столом. Хорошо еще, что Игнасио, зная заранее, куда меня ведет, взял с собой десяток бутербродов. Шахтеры с недоверием и опаской черными руками брали эти бутерброды с ветчиной и осетриной из менеджерского буфета, удивленно их рассматривали и говорили одно слово: «Благодарствуйте». Их собственный паек, принесенный из дома, чем-то напоминал изыски из каморки папы Карло: вареная картошка в мундире, пара луковиц да горбушка хлеба. Трудно представить, как удается выживать, не то что работать, при таком обеде. Запивалось все это водой из старого искореженного ведра.
Вызвать эти тени на откровенный разговор мне не удалось, что и понятно: все искоса посматривали на Игнасио. Для шахтеров он был «хозяином», а я непонятным человеком, который зачем-то спустился со света к ним во тьму. А вдруг не к добру?
Позже, когда мы поднялись на поверхность и сидели уже в шикарном буфете, наслаждаясь после душа немецким разливным пивом, я сказал Игнасио, что только сегодня по-настоящему понял, откуда в Перу возник терроризм. При такой жизни он просто не мог не возникнуть.
– Согласен, – кивнул Игнасио, – но наших боссов, у которых в глазах только доллары, не переломишь. Это уже генетика. Я и сам мечтаю отсюда сбежать, но пока не получается. Да и на новом месте, боюсь, будет не лучше. Наверное, нужно было просто выбирать другую профессию.
Так я и побывал в Перу сначала почти у Господа на небесах – все-таки свыше 5000 тысяч метров, – а потом опустился в перуанскую преисподнюю.
И мне там не понравилось.
49
Когда мы наконец добрались до дома, то сами уже напоминали тени. На скорую руку съели пиццу и завалились спать. Думать о последней части путешествия в тот момент не хотелось. Еще подъезжая к Лиме, решили взять недельный тайм-аут. Надо было отдохнуть, привести себя в порядок и подготовиться к дальнейшему пути.
В столицу перуанской Амазонии – Икитос – мы должны были лететь. А потом предстоял еще перелет домой, в Москву, так что я решил все-таки заняться ветеринарной справкой для Джерри, хватит скрывать его в сумках и рюкзаках. Да и контроль в аэропортах становился все строже. Не хотелось на бумажную волокиту тратить время, но что делать. Правда, Боб обещал нужную бумагу «организовать», а он это умел лучше, чем кто-либо другой.
