11 декабря над аэродромом с утра висели низкие облака, и метель крутила вихри снега, через которые плохо просматривались даже самолетные капониры на противоположной стороне.
В ожидании боевой задачи на вылет летный состав лежит и сидит на нарах в землянке. У самолетов свистит ледяной ветер, летят волны поземки, а в землянке тепло от железной печки.
Возвратившиеся с места вынужденной посадки и гибели лейтенанта Ромащенко капитан Пузанский и сержант Калинин рассказывают летному составу о том, как они вели воздушный бой с превосходящими силами истребителей противника, обстоятельства гибели штурмана Ромащенко и ранения стрелка-радиста Сергакова.
— Зачем вас понесло после ранения Сергакова лететь через Клетскую? — спросил Пузанского Рудь.
— Как зачем? Так проложен маршрут.
— Маршрут, маршрут! У вас же Сергаков был ранен. Немцы давно поняли, что все наши самолеты на задание и с задания проходят через Клетскую, устроили нам там ловушку и атакуют наши бомбардировщики в этом месте.
— А как вы, товарищ Рудь, обходите эту ловушку? — спросил Пузанский.
— По тактической необходимости, — лаконично ответил Рудь.
— Жалко Ромащенко, — вздыхает Пузанский.
— Сволочи фрицы! — возмущается Рудь. — Это же зверство — сделать шесть атак по лежащему на земле самолету. Лежачего-то не бьют.
— На войне бьют и стоячего, и лежачего. Сергаков-то завалил их ведущего «мессера», вот они и окрысились, — сказал стрелок-радист Зеленков.
— Все равно, это бесчестно! — продолжал возмущаться Рудь.
— Конечно, бесчестно, — поддержал Рудя командир звена Черкасов. — Забыли и мы, и немцы про авиационную честь, про законы неба. Вот раньше, в Первую мировую войну, когда сбивали летчика, то над аэродромом пролетал самолет противника и сбрасывал вымпел с запиской от летчика сбитого самолета, и ему иногда товарищи даже сбрасывали белье и письма. Наш знаменитый летчик-ас Крутень, сбив немецкий самолет, произвел посадку рядом с ним и оказал летчику медицинскую помощь. И к летчикам тогда было более уважительное отношение. Как только летчик сбивал самолет, ему присваивали офицерское звание и награждали Георгиевским крестом.
— Вот если бы у нас так было, я обязательно завалил бы фашистский бомбардировщик или транспортник противника, — со вздохом сказал Рудь.
— А откуда вы, товарищ старший лейтенант, все это знаете? — с недоверием спросил адъютант эскадрильи Рябов.
— Об этом мне рассказывал наш знаменитый летчик Арцеулов, с которым я встречался у своего родственника, художника, — ответил Черкасов.
— Что-то я не слыхал про такую знаменитость, — заметил Муратов.
— Нет, о нем что-то было. Это планерист, что ли? — спросил Архангельский.
— Кролики, не знаете своих знаменитых летчиков! Константин Константинович Арцеулов — внук художника Айвазовского. Он и летчик, и замечательный художник. Начал летать на первых самолетах еще в 1911 году. Во время Первой мировой войны совершил около двухсот боевых вылетов и сбил двадцать самолетов противника. Он первым в 1916 году выполнил штопор, за что его звали «безумным прапорщиком». А потом он испытывал новые самолеты, учил летать Чкалова и Водопьянова, а планерный спорт был у него просто увлечением. Теперь он уже не летает, а только рисует, — ответил Черкасов.
— Товарищ Черкасов, может быть, Арцеулов и знаменитый летчик и художник, я не спорю, — сказал Рябов. — Но на собственной шкуре знаю, что от немецких летчиков никаким воздушным рыцарством и не пахло и никаких законов в небе они не соблюдают. Немецкие стервятники безжалостно расстреливают наших летчиков, спасающихся на парашютах, и гоняются за ними даже после их приземления.
Вошел командир полка Саломаха и поставил нам боевую задачу ударами двух эскадрилий без прикрытия истребителей уничтожить самолеты противника на аэродроме Тацинская.
Через тридцать минут мы взлетели. Гладков повел на задание эскадрилью в составе шести самолетов, а я возглавил пять бомбардировщиков. Из-за низкой облачности по маршруту к цели мы были вынуждены лететь на высоте двести метров. После того как пролетели над передовым командным пунктом воздушной армии южнее Дона, облачность поредела, потом кончилась. Ярко светило солнце. Но за пятьдесят километров до цели земля под нами снова оказалась укутанной низкими облаками.
Подлетая к Тацинской, мы обнаружили, что район аэродрома закрыт туманом. В небольшие разрывы тумана опознали только восточную часть железнодорожной станции Тацинская, на которой ярко горели три вагона в стоявшем эшелоне, но прицелиться по эшелону с первого захода мы опоздали.
Приказываю Желонкину нанести удар по горящему эшелону на станции Тацинская и завожу эскадрилью на второй заход для удара с юга. Когда мы снова зашли на цель, облачность закрыла всю железнодорожную станцию и примыкающие к ней пути.
Возвращаться на аэродром с бомбами не хотелось, и, снизившись, я попытался вывести эскадрилью на цель под облаками, но вскоре вынужден был выскочить вверх за облака, так как нижний край облачности местами смыкался с землей. Начали искать подходящую цель в редкие разрывы облаков, но безуспешно. В окнах облаков мы видели или поля, покрытые снегом, или населенные пункты, в которых не только войск, но даже и жителей не было видно. Внезапно в одном из больших разрывов между облаками мы обнаружили скопление немецких автомашин и войск на южной окраине станицы Скосырской.
Доворачиваю эскадрилью на обнаруженную цель, и мы наносим по ней удар. От разорвавшихся бомб самолет подбросило.
— Ну как, попали? — спрашиваю Желонкина.
— Попали в три автомашины. Возникло три больших взрыва, — докладывает Желонкин[103].
— Что за большие взрывы?
— Да раз в двадцать больше, чем от бомб.
Слышу, как Гладков по радио докладывает на командный пункт полка о том, что его эскадрилья, вылетевшая раньше нас, уничтожила на станции Тацинская пять железнодорожных вагонов.
За время полета мы не встретили никакого видимого противодействия, а при осмотре самолетов техниками обнаружилось, что самолеты Рудя и Черепнова имеют много повреждений от огня двадцатимиллиметровых пушек противника.
Во второй половине дня 11 декабря поступил срочный приказ немедленно без прикрытия истребителей нанести бомбардировочный удар по контратакующей группировке противника южнее Суровикино.
Взлетели двумя группами из девяти самолетов. Облачность почти рассеялась, и видимость стала хорошей. Цель обнаружили еще издали. В восьми километрах южнее Суровикино у полевого стана скопились более ста вражеских автомашин и артиллерийских орудий, а в двух-трех километрах северо-восточнее наши наземные войска вели напряженный бой.
Бомбардировочный удар по скоплению войск и боевой техники противника у полевого стана нанесли метко, уничтожив девять автомашин[104]. На обратном маршруте, с чувством выполненного долга, в четком строю прошли над командным пунктом воздушной армии, чтобы порадовать Красовского.
