Стоуни глядел на камень. Что-то сжимало ему мозги, словно губку, голова болела так, что он с трудом улавливал смысл того, что говорила Нора Он переводил взгляд с нее на камень и обратно. И не мог даже понять, дышит ли.
— Что… я не… а как… Если ребенок моей матери умер, то кто тогда я?
Нора обняла его за плечи.
Он отстранился.
— Ты сердишься, — заметила она.
— Я тебе не верю.
Она снова притянула его к себе, обхватив руками, совсем близко. Тепло ее тела, ее любовь… он задыхался, он никогда не ощущал ничего подобного… Родная мать никогда не обнимала его так… что… он ощущал себя одновременно и защищенным и напуганным…
Он чувствовал ее дыхание, когда она прошептала ему на ухо роковые слова:
— Ты из потомков Человека-Хэллоуина.
6
Стоуни оттолкнул ее, и Нора едва не упала назад. Он вскочил на ноги, стряхивая с коленей грязь.
— Замолчи, просто замолчи. Все эти твои дурацкие небылицы! Я все эти годы слушал твои глупые россказни, принимая за чистую монету, верил, потому что думал, что ты…
— Ты уже взрослый. — Голос Норы был твердым, тон уверенным Ничто в ее лице не выдавало чувств. — Ты должен знать. Они обязаны были тебе рассказать, но я знаю, что они ни за что не рассказали бы. А потом было бы уже слишком поздно. Сейчас…
— Глупая баба! — выкрикнул Стоуни и спохватился: — Прости.
Он боялся задать следующий вопрос. Он стоял над ней, не зная, что делать. Кому еще ему верить, если не Норе? Кто еще расскажет ему?
И тут он вспомнил обо всех домашних скандалах, обо всех отвратительных сценах из его детства, когда отец орал: «Этот ублюдок! Когда он родился, вся наша жизнь пошла прахом!»
Как мать держала его над горящей газовой конфоркой, придвигая его лицо к огню. «Лунный огонь обжигает, лишает его сил».
И тут чуть ли не волна облегчения захлестнула его.
— Тогда кто мой отец? Мой настоящий отец?
— Твой биологический отец Джонни Миракл, — сказала Нора. — Он тоже, конечно, потомок Дьяволенка.
У Стоуни перехватило дыхание. Он чувствовал, как кровь с грохотом пульсирует в висках. Сердце бешено колотилось. Он был словно в лихорадке, руки дрожали.
— Я рожден от него?
— Не суди этого человека, — отрезала Нора, и впервые в жизни Стоуни услышал злость в ее голосе. — Не смей осуждать этого человека! В нем течет священная кровь. Ты тоже из этого рода, ты должен понимать, что это значит. Вы, люди из города, живущие холодным расчетом, с вашим разумом белого человека, судите тех, кого судить никак нельзя! Твой настоящий отец — существо священное, и если бы ты знал лучше самого себя, то понял бы… — Она снова опустилась на колени. Голос ее потеплел. — На тебя обрушилось слишком много всего, чтобы сразу осознать. Бывают моменты, когда я сама не верю и не понимаю этого.
— Но кто тогда моя мать?
Нора помолчала.
— Об этом я ничего не могу сказать.
— Она тоже из города?
Нора прикрыла, глаза. Она зажала рот руками, словно желая удержать что-то внутри, не дать сорваться с губ. Сдавленный звук вырвался из глубины ее горла. Слезы брызнули из-под век, словно сок из раздавленного винограда. Она опустила руки на колени, сжав ладони то ли в кулак, то ли для молитвы.
— Как бы я хотела, чтобы мне ничего не пришлось тебе рассказывать! Как бы я хотела, чтобы, пока ты рос, все это забылось. Осталось погребенным, как рожденный твоей матерью ребенок, закопанный под этим камнем. Только я чувствую их, я ощущаю их.
— Кого ты чувствуешь?
— Их. Тех людей.
— Кого?
— Тех, кто владеет Стоунхейвеиом, — сказала она, — Тех, кто сделал все это.
— Разве кто-то владеет Стоунхейвеиом?
— Они всегда были здесь хозяевами. Им принадлежит каждый клочок городской земли. Они владеют городом со дня его основания.
Стоуни провел рукой по лицу Норы. Взял ее за подбородок.
— Мне всегда хотелось, чтобы моей матерью была ты. То есть я хотел, чтобы моя мать была такой, как ты.
— А я хотела бы иметь такого сына, как ты, Стоуни, хотела так же сильно, как вернуть зрение, — шепотом произнесла она. — Но я не твоя мать.
— Знаю. Но все-таки в большой степени ты и есть моя мать.
Успокоившись, она продолжила:
— Я рассказывала тебе все эта небылицы о детях, в которых жили мухи, о проклятом ледяном доме, о Человеке-Хэллоуине, потому что ты должен был знать. Твой разум должен был усвоить эти истории.
— Что ты пыталась сказать мне?
— Нельзя утверждать, будто бы все в городе это знают. Некоторые здесь чужаки, пришедшие за последние тридцать лет. Некоторые приезжают только на лето откуда-нибудь из Нью-Йорка. Некоторые просто не знают. Зато кое-кто знает.
— Что же это за тайна? — Он чувствовал, как его пробирает озноб от утренней свежести, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь ветви деревьев, не грели.
— Ты много раз слышал, как появился на свет, Стоуни. То, что тебе рассказывали, почти правда. Ты часто слышал, как все было до того, как ты родился, и это тоже почти правда… Но я лгала тебе. И остальные тоже. Я лгала тебе как самый закоренелый грешник на этой земле.
Какое-то умиротворение, спокойствие водной глади разлилось внутри него.
— Мне все равно. Я прощаю тебя. Правда. Так что же было? Расскажи мне. Расскажи правду.
Широко открыв круглые белые глаза, Нора заговорила.
Глава 21
ПРОШЛОЕ НОРЫ
1
— Это случилось в то время, когда я еще могла видеть, как видишь ты. У меня были чудесные карие глаза оттенка корицы. Это было самое красивое во мне, как считала мама. Говорят, глаза — зеркало души. Так вот, мое зеркало всегда сверкало чистотой. Честное слово.
Ты знаешь, что мы проживаем две жизни, иногда и больше. Я говорю не о переселении душ, а о том, что мы живем сначала жизнью невинной, а затем вырываемся в настоящую жизнь, в которой невинность лишь зеркало — красивое, многое отражающее, но не заменяющее реальность.
Я не была богобоязненной, пока подрастала Делала что хотела, налево и направо кружила головы парням. Вечно пропадала в Векетукете, в одной из придорожных закусочных. Так и не окончила среднюю школу, никогда не работала. Мать частенько лупила меня метлой, утверждая, что я отправлюсь в ад. Когда мне исполнилось семнадцать, мать выставила меня из дома Я обычно ночевала прямо на улице, искала еду на помойках или ждала, как собака, под служебными дверями ресторанов, пока вынесут объедки. Это было больше пятидесяти лет назад, и надо тебе сказать, что в маленьком городке вроде Стоунхейвена к цветным девчонкам, которые нигде не работают, относились не слишком приветливо. К тому же я сильно пила, отчего постоянно попадала в неприятности. И вот в один прекрасный день некий добрый человек предложил мне пойти в сиделки к его больной жене. Сначала я отказалась, но он пообещал мне теплую постель, крышу над головой и еду три раза в день. Кроме того, в свободное время мне разрешалось пить сколько пожелаю. Его предложение подкупило меня, он казался не только добрым, но и баснословно богатым. «Но я же не медсестра», — сказала я ему. Он заявил, что это не важно, его жене нужна не медсестра, а скорее собеседница, которая могла бы посидеть с ней, может, сыграть в карты. Мне показалось, что это самая легкая работа на свете.
