Если копнуть поглубже, то обычно выясняется, что и деловые его отношения также подвержены враждебности, в особенности с теми, кто работает у него в подчинении. Поскольку по природе своей он во всем склонен стремиться к совершенству, то с развитием синдрома эта черта обычно разрастается у него до размеров навязчивости. Если что-то, связанное с работой, предлагается обладателю развитого ПИС подчиненным, он не замечает никаких достоинств, а видит одни только ошибки. Малейший недочет возвеличивается до размеров кризиса. Часто он отстраняет подчиненного, заявляя, что сделает работу сам, таким образом вырабатывая двойную порцию адреналина: стимуляция происходит не только в результате искусственно возбужденного гнева на якобы нерадивого помощника, но еще и от испытываемой необходимости сделать все лучше всех».
Тут поневоле вздрогнешь, подумал Джадд, стараясь отогнать от себя видение прошлого.
– Извините, я не собирался заходить так далеко сегодня, – прорвался сквозь видение голос доктора Карра. – Вас усталость начинает донимать, верно?
Подумал: «И что вы собираетесь сделать? Опять уйти от меня?» – не догадываясь, что, должно быть, произнес это вслух, пока не посмотрел на доктора. Аарон Карр как-то обмяк сразу всем телом, плечи у него поникли, будто под сокрушительным ударом сломался какой-то стержень внутри. Вот только лицо его, опустошенное и посеревшее, куда меньше выражало признание в поражении, чем укор в какой-то ужасной несправедливости.
Непроизвольно, чувствуя, словно бы что-то вырвалось из разума, Джадд выпалил:
– Наверное, вы правы, – признание настолько трудное, что невозможно было удержаться от движения, жеста: рука сама выбросилась вперед.
Доктор Карр подхватил его руку, на первый взгляд чтобы просто удержать, пальцы слабо оплели запястье. Но вскоре хватка странным образом окрепла, нажим потихоньку усиливался, словно бы надежда вновь вливалась доктору в жилы. И когда Джадд повернул голову, чтобы заглянуть в лицо врача, то увидел, как сползает с него серость. И словно бы возврат жизни возродил у доктора способность речи, тот произнес:
– Я только то и пытаюсь сделать, мистер Уайлдер, что помочь вам. Вероятно, я принялся за это наихудшим из всех возможных способом.
– Нет, – возразил Джадд. – Вы правы. Думаю, я и впрямь был этим, как вы их там называете?
– Кем вы были, меня не беспокоит, кем вы намерены стать с этой минуты – вот в чем все дело. Я не хочу, чтобы это снова случилось, да и вы этого не хотите.
Откинувшись на подушку, Джадд ощущал странную опустошенность, которая сама по себе вызывала удовлетворение.
– Только какова расплата? Что мне делать? Каков ответ? Я то, что я есть. Быть кем-то другим я не могу. Не могу быть чем-то, чего во мне нет. Я должен быть самим собой. А если не смогу, то нет никакого резона…
– Но ведь вы не были самим собой, мистер Уайлдер, хотя бы в последний год, или в последние два года, или столько времени, сколько прошло с тех пор, как вы с пути сбились. Болезнь не тронула того человека, каким вы были два года назад, она выбрала того, каким вы были в прошлый вторник вечером. – Доктор помолчал. – Позвольте, я прочту вам еще один, последний, кусочек. Я понимаю, что захожу слишком далеко для одного дня.
– Читайте. Со мной все в порядке.
Доктор Карр поворошил страницы, отыскал нужное место и, держа палец на предложении, с какого следовало начать, поднял голову, поясняя:
– Тут то, что однажды сказал доктор Стайнфельд. Я его спросил, что он видит, обследуя обладателя ПИС. И вот что он ответил, а я постарался записать как можно точнее: «Я вижу человека, бегущего без цели. Он всю свою жизнь бежит. Бежит потому, что бежать – в его натуре, потому что бег – это выражение его существа. Когда-то впереди была широкая дорога, вверх на вершины, вниз в долины, и, как бы глубока ни была долина, она не затмевала надежды, которая поджидала за следующей вершиной. Но потом он сбился с пути. Где-то повернул не туда. И теперь он уже не на столбовой дороге. Он в дремучем лесу. Темные тени смыкаются вокруг. Впереди ничего не видно. А он все бежит. И если не отыщет обратный путь к столбовой дороге, то так и будет бежать, пока не поглотят его черные тени дремучего леса».
Послышался звук захлопнутой пухлой книги, отчего образ священника, который навеял Джадду Уайлдеру неожиданно звучный, богатый оттенками голос доктора Карра, сделался еще ярче и не уходил из сознания, пока тянулось молчание. Где-то в отдалении звонил церковный колокол.
– Позвольте задать вам еще один, последний, вопрос, – заговорил доктор Карр. – Если я дам вам бумагу и карандаш, смогли бы вы написать прямо сейчас, в эту самую минуту, ясно и четко, чего хотите добиться во второй половине своей жизни?
Молчание служило вполне красноречивым ответом.
– Когда вы сможете это сделать, то вновь окажетесь на столбовой дороге, – тихо проговорил доктор Карр. – Подумайте об этом.
С этими словами он и ушел, но не так, как вчера, пропал, сейчас он словно бы выскользнул сквозь обволакивающую пелену сна, черные тени дремучего леса, Кэй… «Ты что стараешься доказать? Чего ты хочешь?»
4
Послеполуденное время Аарон Карр пережил так, словно это был тяжеленный камень, сбросить на землю который можно было лишь с неослабным усилием. Он вернулся домой к воскресному обеду миссис Стайн, предвкушая блаженное отдохновение, к которому уже привык, усаживаясь за ее многолюдный семейный стол. Сегодня, однако, больница не выходила из головы, в сознании прочно застряла участливая мысль о том, как Джадд Уайлдер отнесся к состоявшемуся у них разговору.
После обеда он поднялся к себе в комнату, осоловелый от излишне съеденного (он всегда перебирал, когда был в приподнятом настроении), утешал себя мыслью, что может прикорнуть на часок. А уже через десять минут шел к больнице. Еще десять минут – и он за своим столом, отбивается от наваждения, как магнитом тянувшего его к палате Уайлдера, говорит себе, что не смеет снова навещать его сегодня днем. Он свой ход сделал. Говорил слишком долго, нажимал слишком сильно, в общем-то смешал все в кашу, но – что сделано, то сделано. Теперь только одно и остается – ждать. Если действовал неверно, ущерб уже нанесен. Если же все сделал как надо, то, наверное, худшее, что он мог бы сотворить, – это влезть Уайлдеру в душу, когда тот только-только задумывается, как ему выбраться.
Половина третьего. Впереди у него целый день. Отличная возможность поработать над книгой. Но когда он достал рукопись, она чересчур ярко напомнила о том, какие мысли он пытался выбросить из головы. Надо было что-то своими руками поделать. Поняв это, Карр отправился в лабораторию (воскресенье всегда было отличным временем: никто не беспокоил), но какой-то осел отключил климат-контроль воды, и понадобилось бы по меньшей мере полчаса, чтобы снизить и стабилизировать температуру. Позволить себе потерять столько времени он не мог. Лучше занять его проверкой всех этих ссылок – если только этот осел санитар снова не наплевал на предостережение: «Не трогать!» – оставленное им на регистрационных журналах, в которых он копался вчера вечером.
