Распахнув дверь в небольшую подсобку, которую он, придя в Окружную мемориальную, превратил в библиотеку, он увидел в ней Рагги, тот крепко спал, уронив голову на лежавший на столе журнал, который после того как разбуженный индиец инстинктивно резко выпрямился, оказался затасканным номером «Плейбоя», раскрытым на развороте, целиком занятом обольстительно раскинувшейся обнаженной красоткой.
– Всерьез штудируете анатомию, доктор Рагги? – спросил Карр, слишком запоздав с улыбкой, смягчавшей сарказм слов.
Как ни темна была у индийца кожа, а краска все равно проступила на лице, хотя сверкнувшие огнем глаза говорили скорее о раздражении, нежели о смущении.
– Считается ли, сэр, что я обязан быть на дежурстве каждый день и каждую ночь? Разве мы не договаривались, что каждую неделю мне полагается один выходной день?
– Разумеется, разумеется, – поспешил согласиться Карр и придал своему недовольству иное направление: – Доктор Уэбстер еще не появлялся, верно? Отлично, можете идти. Я побуду здесь до конца дня.
Рагги встал, но по тому, как сжались у него губы, было понятно: недовольство свое он выразил не до конца и кое-что еще предстоит выслушать. Быстро действуя на опережение, Аарон Карр спросил:
– Что-то случилось? Что-то еще неясно? Что-то, о чем мне следует знать?
Рагги дернул кадыком, выдавая внезапный приступ удушливого смущения:
– Прошу прощения, сэр, я писал вам записку, когда я… Это о вашем сердечном больном, сэр.
– Да? – пискнул Карр, у кого от страха сдавило горло.
– Сестра жалуется, сэр. Говорит, что он отказывается принимать лекарство, назначенное на двенадцать часов.
Карр облегченно выдохнул:
– А-а, с этим все в порядке. Это было всего лишь успокоительное.
– Да, сэр, и больной об этом знает. Потому и отказывается принимать. Говорит, что не желает принимать ничего, что не позволит ему думать.
– Что-что он сказал? – вскинулся Карр, и в душе у него затеплилась надежда.
– Он говорит, сэр, что ему хотелось бы подумать.
Сознание Аарона Карра всколыхнула волна радостного торжества, безмерного восторга, чувство, требовавшее немедленного выхода за пределы и превыше тех слов, какие он мог бы произнести. С силой сунул руки в карманы (этот жест он столько раз проделывал для сохранения эмоционального самообладания, что тот вошел в привычку), и пальцы коснулись ключей от машины. Не дав себе времени на раздумье, он выхватил их из кармана и протянул Рагги:
– Вот, возьмите мою машину! Поезжайте покататься. Доставьте себе радость. Сегодня такой прекрасный день!
Через коридор донесся звонок его телефона. Отвернувшись от взгляда Рагги, все еще отказывающегося поверить в предложение доктора, он пошел ответить на звонок, предчувствуя, что это, наверное, мистер Крауч, которого он дожидался с самого утра. Интуиция подвела. В трубке послышался дрожащий голос доктора Либоу, сразу принявшегося перечислять признаки и симптомы. Переполнявшая радость не позволяла быть нетерпимым к старости, и Аарон Карр позволил старому доктору бормотать, а сам, прижав плечом трубку к уху, вложил в пишущую машинку чистый лист бумаги. Наконец, когда стало уже можно повесить трубку, он взялся печатать соображения по случаю с Уайлдером. Быстро заполнив страницу, вновь пробежал написанное глазами, понимая, что куда больше увлекся частностями, чем требовалось, – получалось едва ли не дословное изложение мыслей. А почему бы и нет? Запись может очень пригодиться, ее можно даже в книге использовать, может, целую главу – подробный отчет о процессе реабилитации, каждое сказанное слово.
Карр начал второй лист, слова приходили быстро, пальцы едва поспевали выстукивать их на клавишах. Не составляло никакого труда точно вспоминать, что он говорил, слова дважды врезались в его память, сначала в ходе подготовки, а потом во время разговора, зато теперь, когда он закончил собственную длинную речь, выяснилось, что трудно вспомнить в точности, каков был отклик Уайлдера. В общем, он и сказал-то очень мало. Тогда, когда его реакция выглядела как минимум адекватной, большего и не требовалось, зато теперь эти однострочные ремарки, редко доходившие до середины страницы, явно открывали дорогу домыслам и неверному толкованию. Ему казалось, что Уайлдер недостаточно серьезно оценивает случившееся, он слишком мало переменился, чересчур много оставалось в нем от человека, каким он был прежде (весь план наступления доктора был построен на этом посыле), но, если так оно и было на самом деле, то почему больной не говорил свободнее? Ничто так не отличает обладателей ПИС-1, как разговорчивость, неодолимое влечение к спору, неослабевающий позыв брать верх в любой перепалке. А не могло быть так, что больной – в душе – напуган больше, чем позволял себе показывать? Да, задуматься он его заставил, только вот о чем он думать будет?
Поток запомнившихся слов, заставлявший пальцы порхать по клавиатуре машинки, иссяк. Доктор взглянул на часы. День с ужасающей быстротой катился к вечеру. Теперь в любую минуту его могли вызвать. Воскресенье, с его плотным движением на дорогах, наверняка обернется одной-двумя авариями. Встрепенувшись, Карр снова застучал по клавишам, прислушиваясь одним ухом, не завоет ли сирена «Скорой».
Зазвонил телефон. И вновь интуиция его подвела. Звонили из регистратуры, спрашивали, разрешается ли доктору принимать посетителей: тут к нему пришла некая миссис Ингалз.
– Я подойду через минуту-другую, – сказал он, давая себе время сообразить, что делать. Притом что больной оказался так далеко от дома, доктор полагал проблему посетителей закрытой (ему не нужно было ничье вмешательство, особенно – сегодня), с другой стороны, трудно отказать в праве на посещение тому, кто для этого сорок миль одолел за рулем. Он остановился у входа в вестибюль, наполовину скрытый листвой искусственного филодендрона. Возле регистратуры стояла женщина. Сорок с хвостиком, полноватая фигура, в вязаном костюме цвета шоколада, не оставляющем места для настороженности, какую Карр всегда ощущал, сталкиваясь с изящно одетой женщиной. Вот она несколько изменила позу, лучше стало видно лицо, оно напомнило ему медсестру, которую он знал еще практикантом: чудесница в годах, она могла зайти в палату на двадцать коек и внушить каждому, даже самому престарелому, будто мама пришла домой и все теперь в мире снова будет нормально.
– Я доктор Карр, – заговорил он. – Вы, полагаю, справляетесь о мистере Уайлдере?
– Дафи Ингалз, – откликнулась она, прибавив «жена Рэя Ингалза» так, будто считала это ненужной формальностью. – Мы старые друзья Джадда, Рэй и я. Как он, доктор?
– У него все идет чудесно, – сообщил Карр, решимость которого была поколеблена, в голову полезли мысли, а не нанесет ли он Уайлдеру незаслуженный вред, отказав в такой жизнерадостной и приятной гостье. – В эти первые дни мы, разумеемся, стараемся обеспечить ему самый полный покой.
– О, я понимаю. Я, в общем-то, и не рассчитывала повидаться с ним. Но, вот, мимо проезжала: дочку отвозила обратно в Корнелл, – и просто решила заехать. Кэй-то нет, а тут дом и всякое такое. Я и подумала, что, может, смогу ему чем-нибудь по дому помочь.
