Но не только это сближает этих двух покойников, и устанавливает между ними связь загадочную. Ведь убитого и обезглавленного безумным волхвом нищего, как вы помните, видели еще живым многие крестьяне в Старом Мултане, и на нем одет был азям Матюнина. Конечно, это был уже не Матюнин, поэтому он и пил, и курил. Ведь у него не было эпилепсии, как у первого.
— Это и был убийца Матюнина? — спросил с любопытством адвокат.
— Имею на этот счет пока лишь предположения, — сказал задумчиво полковник. — Ведь Матюнина убили не просто так. По моей версии, ему наконец повезло, и он нашел клад. Только клад этот оказался, как говорят кладоискатели, злой. Он не принес счастья своему обладателю. Шайка таких же бродяг, как он сам, выследила несчастного, возможно, при попытке его продать на базаре одну-единственную золотую монету, чтобы раздобыть денег на еду. Они шли за ним по пятам, двое из них даже, похоже, ночевали вместе с Матюниным в доме Санникова, чтобы не упустить его из виду. Возможно, они были знакомы прежде, по предыдущим странствиям Матюнина в поисках зарытых сокровищ.
Он беспокоился, чувствуя опасность, утром встал пораньше и попытался скрыться от преследователей. Очевидно, это ему не удалось. Где-то на окраине Кузнерки его поймали, связали, оттащили к пустынным огородам и пытали там ножами, чтобы выведать, где прячет он найденный им клад. Скорее всего, Конон Матюнин так и умер, не сознавшись, не отдав своей заветной мечты в чужие руки. Впрочем, его все равно убили бы, чтобы не разболтал.
После его мучительной и медленной смерти разбойники, распаленные видением близких, но все еще недоступных сокровищ, порешили прибегнуть к помощи подземного вотяцкого божества Акташа. Либо назначили они промеж себя кого-то одного в жертву, либо, что выглядит более вероятно, один из них (известно ведь, что в доме Санникова ночевало их двое) отправился в лес за вотским колдуном, которого знавал ранее, а второй должен был найти в придорожных кабаках подходящего для этой цели бездомного, желательно пьяницу. Он мог прихватить с собою для приманки жертвы и азям Матюнина. Полагаю, что ежели полиция прочешет округу в районе Нового Мултана и Асинера, ей удастся найти свидетельства о каком-нибудь нищем, пропившемся до исподнего в тот день. Такого человека могли подобрать, обласкать, одеть в вещи, снятые с убитого ранее Матюнина, и заманить в лес, к месту, заранее условленному. Там и произошел второй акт мултанской трагедии. Я мог бы сразу поискать такие свидетельства, да полагал, что урядники местные с этим справятся лучше меня, ежели им все правильно объяснить. Мне же следовало торопиться в Мамадыш, чтобы успеть вновь открывшимися обстоятельствами не допустить страшной судебной ошибки, если, паче чаяния, усилия ваши и ваших товарищей по защите вотяков не принесут успеха.
— Вы что-то недоговариваете! — воскликнул Карабчевский, внимательно наблюдавший за лицом сыщика. — Я же по глазам вижу! Не пытайтесь обмануть столь опытного психолога, как я! У вас ведь и подозреваемый есть? Да?!
— Пока только подозреваемый, — сказал сыщик. — Думаю, что к делу этому причастен проходивший основным свидетелем обвинения каторжник Голова. Во-первых, учесть следует, что осужден он за убийство весьма хладнокровное, стало быть, дела ему такие не в диковинку. Во-вторых, пойман он был с подложными документами, следовательно, и тогда ему были все резоны взять котомку Матюнина, имея в виду впоследствии воспользоваться его паспортом. Он же котомку мог оставить на месте жертвоприношения, когда от медведя спасался.
Константин Афанасьевич усмехнулся своим мыслям.
— Кстати, сам каторжник меня на подобный вывод и натолкнул. Он, видно, так давно водит за нос местное следствие в лице пристава Шмелева, что привык всех нас считать за дураков, и вовсе уже страх божий потерял. Он мне при допросе ляпнул, что сбежал из Старого Мултана в страхе перед вотяками, бежал через лес всю ночь, а утром вышел к деревне Старые Копки. Был он при этом так напуган, так ободран, так «заполохан», что сказал встретившему его крестьянину, бобылю Ивану Чухраю, что за ним медведь гнался. Я был в деревне Старые Копки, с Иваном Чухраем виделся. Он все сказанное Головой подтвердил и, более того, добавил, что у того рана на боку была от медвежьих когтей. Хоть рана оказалась и неглубокой, я полагаю, что шрам от нее остаться должен.
Есть у меня также еще одно несомненное свидетельство, что Голова врал мне. Каков бы ни был он ходок, если выбежал он из Старого Мултана по темноте, никак не дойти ему было до петухов к Старым Копкам! Я уж сам набродился по лесу ночному, знаю не понаслышке, что это такое! В эту пору, я в календаре выписал, темнеет в десять, светает в пять тридцать. За восемь часов отмотать сорок верст ночью по вотяцкой чащобе, да через реку Люгу перебраться — невозможно! То же самое мне и охотники вотяцкие сказали.
Другое дело, если Голова бежал от места жертвоприношения, где охотники труп обезглавленный нашли. Я тоже там был. Место хоть и глухое, но расположено оно, во-первых, по ту сторону реки, которую, стало быть, вброд переходить не надо. А во-вторых, от него до Старых Копок верст пять, а до Кузнерки и того меньше. Полагаю я, Голова от медведя бежал в Кузнерку, где его сообщник поджидал, назвавшийся в доме Санникова Кононом Матюниным, чтобы ночлег получить. Он ведь знал уже, что настоящий Конон Матюнин не объявится более. Да только Голова с перепугу маху дал и на Старые Копки выскочил. До них он за час-другой вполне успевал, да и рассвет уже брезжил в лесу.
Наконец, Голову крестьяне видели в Старом Мултане вместе с человеком, одетым в азям с синей заплатой. Только, полагаю, путаница вышла. Голова, подобрав в Асинере или в каком другом селе по округе пьянчужку, вел его к условленному месту, а в Старом Мултане отдохнуть остановился. Не собирался он там ночевать и не таился особенно. Не мог же он предположить, что дело таким образом обернется, и труп, обезглавленный волхвом, попадет обратно в эту же деревню! Они там передохнули, поели, и далее пошли. По времени им как раз успеть было туда, где их туно-гондырь с топором поджидал!
— И как же этого нахала на чистую воду вывести? — спросил Карабчевский.
— Полагаю, надо дать время, чтобы волосы у него отросли, а потом предъявить его на опознание Тимофею Санникову в Кузнерке да всем кабатчикам в округе! — сказал Кричевский. — Кто-нибудь припомнит молодца. Наконец, можно и к волхву его свести… Только затруднительно это. Пусть уж местные начальники полицейские сами с этим справляются. Я отчет свой господину директору Департамента представлю, он и распорядится.
— Отчего же Голова полез в это дело свидетелем? — спросил адвокат. — Как не побоялся?
— А чего ему было бояться? — вопросил Кричевский. — Он ведь действительно случайно попал в одну камеру с умирающим Моисеем Дмитриевым. Разумеется, безвинный вотяк никаких признаний ему не делал, а простодушно рассказал, по моему разумению, как ни за понюх табаку бросили его в каменный мешок умирать. Излил, так сказать, душу. Голова втайне посмеялся над бедолагой, дождался его скорой смерти, если не поспособствовал ей, после чего и сообщил о себе приставу Шмелеву. Очень ему в каторгу идти не хотелось. Есть у этих упырей каторжных такая метода — игра в поддавки со следствием. Следствию, в тупик зашедшему, свидетель нужен — вот сторонний душегуб какой-нибудь выпытает у доверчивого сокамерника все про дело это, по которому тот проходит, темной ночью жизни лишит, особенно ежели человек здоровьем слаб, и пожалуйте: готовый свидетель! С мертвого как спросишь?! Кто жив, тот и прав.
