Он улыбнулся, заметив свою мать, Мэгги, среди женщин. Она отказалась от американской одежды и прически. Если бы он ее не знал, Джесс подумал бы, что перед ним женщина, рожденная и воспитанная в Удугу. Она покинула женщин и присоединилась к нему под смоковницей. Джесс видел, что ее земной ум полностью держит ее под контролем.
– Почему все здесь кажется таким реальным, если я совершенно точно знаю, что этого не может быть? – спросила она.
Все утро Джесс пытался дотянуться до ее духа, но путь к нему был блокирован логическими мыслями. Ее дух находился в плену ее рассудка, как гигант, который воображает, будто его сдерживает паутина.
– Ты сменила одежду, – сказал он, чтобы не отвечать на вопрос.
– Я больше не хочу носить те вещи.
– Темнейшая Африка не темная?
Она хлопнула в ладоши:
– О нет, Джесс! Она полна жизни. Ты только посмотри на этих людей. Они так счастливы!
Он улыбнулся:
– Да, я вижу.
– В здешних одеждах я чувствую себя королевой.
– Африканской королевой?
– Да! Терпеть не могу в этом признаваться, но в Америке я втайне хотела быть именно такой – Джеки Кеннеди [106], Грейс Келли [107]. Никаких шансов! Но здесь, Джесс, именно такой я и стала. Разве ты не видишь, как они со мной обращаются? Я знаю – вероятно, это благодаря тебе, но…
– Нет, мама, благодаря тебе самой.
Мария из Назарета, ныне известная как Мэгги Джонсон, улыбнулась в ответ. В Иерусалиме с ней тоже плохо обращались, она была вынуждена рожать в стойле.
Джесс взял ее за руку, зная, что физический контакт увеличит шанс на то, что он дотянется до ее души. Он вспомнил, какой видел ее в последний раз, когда его смертная жизнь закончилась две тысячи лет тому назад – на Голгофе, где она плакала с Марией Магдалиной и матерью сыновей Зеведея.
Какой она тогда казалась ему красивой, какой красивой была сейчас! Вся ее сила пребывала в плену у ее рассудка двадцать первого века. Если бы ему удалось освободить эту силу, его мать могла бы многое изменить.
Неподалеку от них женщина задрожала и покатилась по утоптанной земле – так обычно поступали люди этого племени, когда чувствовали дух. Миссионеры ослабили их, объявляя, что так поступать неправильно. Джесс должен был показать, что это правильно. Они должны были лишь отбросить страх – не бояться друг друга, когда что-то начинало идти не так, не бояться вызвать неудовольствие своих предков, которые, пребывая теперь с Богом, безоговорочно их любили. Они должны были доверять тому, о ком пели.
Барабаны остановились, и Бабу подошел к женщине на земле. Он и остальные окружили ее и стали петь громче:
Ви согорага ви, Ви кумунгело ви, Ви гарагара ви.
– Джесс, ты понимаешь, о чем они поют? – спросила мать.
– Да, они поют: «Ступай побегать с пепо, следуй за ангелом, который тебя ведет, катайся по земле после того, как пепо освободится».
– Напомни, что такое «пепо»? – спросила Мэгги.
Джесс улыбнулся:
– Так они называют душу. Закрой глаза, Madre. Сосредоточься на песне. А потом скажи мне, что ты чувствуешь.
Она закрыла глаза и спустя некоторое время открыла их, улыбаясь.
– Это изумительно. Их голоса такие… сильные. Ты как будто чувствуешь каждую ноту всем телом. Просто нужно перестать думать и вроде бы как вибрировать вместе с музыкой.
Джесс кивнул. Священная работа началась.
Глава 21
Ариэль Фабини всегда надеялась, что в ее жизни случится нечто экстраординарное, – и ее мечты сбывались, хотя и не таким образом, как она предвкушала. Возбужденная, ошеломленная, испытывающая легкую тошноту, она стояла рядом со своим новым другом, Заком, в переполненном, жарком и влажном терминале и обмахивалась билетом, пытаясь поймать Wi-Fi, чтобы написать Кайлу о своем прибытии. Никакого Wi-Fi, ни одного деления. Неужели международный роуминг надо заказывать заранее? Раньше об этом всегда заботился ее отец. Она удрученно продолжала попытки, не упуская из виду звуков и сценок аэропорта Дар-эс-Салам: женщин во впечатляющих длинных национальных платьях, мужчин в шоколадно-коричневых или оливкового цвета костюмах, небрежно одетых иностранцев.
Чувствовала ли Танзания неуважение тех, кто ее посещал? Ариэль решила при первой же возможности сменить шорты-хаки на длинные брюки.
Зак, не замечая окружающего, пытался отыскать способ добраться до Удугу, куда, наверное, уже прибыла его жена.
– Самолет на Удугу? – повторял он.
– Кашо асубуху, – снова и снова говорил человек за конторкой, пока не подошел другой агент с красивой черной кожей и не перевел, что следующий рейс на Удугу будет завтра утром.
Зак, больше не похожий на добродушно-беспечного соседа Ариэли по самолету, заметно напрягся.
– Тогда чартер?
– Все места уже заняты, – сказал переводчик.
Зак выдохнул:
– А как насчет следующего?
Агент мило улыбнулся, качая головой:
– Пилоты чартерных рейсов не летают ночью, сэр. И никогда – такой ночью, как эта.
– Почему?
– Они руководствуются ПВП – правилами визуальных полетов, а в джунглях большую часть ночей придерживаться этих правил невозможно. Они не хотят разбиться о чернильно-черную воду или черную землю вместо того, чтобы воспарить в наши африканские небеса.
– Ну, тогда можем ли мы нанять машину, чтобы поехать в Удугу?
– Да, конечно. Но другое дело – нанять надежного шофера. Сегодня это может быть непросто. Ехать придется больше восьмисот пятидесяти километров – или пятисот миль – по незнакомым, неосвещенным дорогам, где водятся дикие звери. Если повезет, на это уйдет около пятнадцати часов, но меньше чем через четыре часа стемнеет. А ночью ехать слишком опасно. Даже если вы доберетесь до Удугу, деревня будет спать.
Зак расстраивался все больше.
– А как насчет автобуса?
– Да, утром. Из Сумри идут два в 6.30 утра, а в 6.45 – один из Убунгу.
– Вы имеете в виду, что мы никоим образом не можем сегодня попасть в окрестности Мбеи?
Агент ласково улыбнулся:
