Глава 1
Я не ожидала, что встречу своего сына спустя восемь лет после его смерти.
При ярком свете, в толпе, я чуть было не проглядела Джесса. Рассвет только что превратил озеро Лугано в жидкие бриллианты.
Я была на mercato del sabato [1], рынке в Порлецце, который каждую субботу устраивали на берегу. К тому времени я привыкла к озерам Северной Италии – к их экстравагантной ауре, к окрестностям зеленых альпийских холмов, к прибрежным рынкам близ средневековых городков (каждый из этих рынков собирался в свой особый день).
Когда Джессу было всего несколько часов от роду, я принесла его к озеру Маджоре – самому большому озеру к востоку от Лугано. Нет, «принесла» – не совсем верно сказано. То было бегство. Потом, спустя год после того, как он погиб в возрасте десяти лет, я привезла его маленького брата Питера на озеро Комо к востоку отсюда. И «привезла» – тоже неверное слово. Я, Питер и Адамо, человек, за которого я вышла замуж, прятались там на вилле. Питер и Адамо отправлялись на рыбалку, а я проводила день, притворяясь, будто мы самая обычная семья.
Сегодня Джессу исполнилось бы восемнадцать лет.
Он стоял под нарисованной от руки рекламой, расхваливавшей сыр «рикотта ди мукка». Я мельком заметила родинку в форме полумесяца у него на подбородке – такую же, как на моем собственном. Свет сочился сквозь белые занавески ларька неподалеку, так что трудно было разглядеть детали. Рядом какой-то человек играл на аккордеоне. Женщина в фартуке зачерпывала оливки из глиняной миски. Само собой, мой логический ум тут же включился и сказал мне, что сейчас, в моем-то возрасте (а мне было уже пятьдесят четыре), меня подводят глаза.
– Ciao, mia cara madre [2], – сказал он.
Этот голос мог быть только голосом Джесса, хотя и повзрослевшего на восемь лет.
Наверное, я выронила свою большую хозяйственную сумку и потеряла сознание, потому что в следующий миг поняла, что лежу на земле, глядя на ноги прохожих, что голова моя покоится на чем-то, пахнущем раздавленными апельсинами, а мой драгоценный Джесс склоняется надо мной.
Вокруг собрались зеваки, глазеющие главным образом на Джесса.
– Mia madre è bene, – сказал он, помогая мне встать.
«С моей мамой все в порядке».
Люди начали кидать быстрые взгляды исподтишка то на темные локоны Джесса и его оливкового цвета кожу, то на меня, Мэгги Даффи Морелли, – с кожей цвета темной сиены, африканку, по крайней мере по происхождению. Кто-то принес уцелевшее содержимое моей сумки и протянул Джессу. Несколько человек последовали за нами, когда он подвел меня к скамье на берегу озера, помог сесть и сам уселся рядом со мной.
Все еще ошеломленная, я молчала.
Я знала, что это Джесс. Я знала, что он здесь. Я знала, что он умер.
– На этот раз ты настоящий? – прошептала я, наконец обретя голос.
Сын являлся мне во сне, так похожем на явь, после рождения Питера семь лет тому назад.
Теперь он положил ладонь на мою спину и ответил:
– Я настоящий в том смысле, который ты имеешь в виду.
У меня в голове вертелись тысячи тревожных вопросов, начиная с того, как он здесь оказался и как долго собирается остаться, но в тот миг я просто сидела на скамье, дивясь тому, что он держит руку у меня на спине.
– Siete tutta la destra, signora?
«Вы в порядке, мэм?»
Это спросил мужчина в серой рубашке и коричневой фетровой шляпе. Все это время он смотрел на мальчика. Как и женщина в фартуке из ларька с оливками, и девушка в очках и длинном розовом платье, с золотисто-каштановыми волосами, стянутыми на затылке, и пожилая женщина, которую я узнала по большим красным цветам на блузке. Она держала обувной магазинчик и оставила его, чтобы прийти сюда. Теперь я могла разглядеть лишь половину оранжевого круга сыра «ригателло» над сырной лавочкой, потому что люди прекратили торговать и покупать и столпились неподалеку. Они все таращились на Джесса, и я поняла почему.
Он сиял, как алмазная гладь озера. Я скорее чувствовала эту ауру, чем видела, как будто счастье, явившееся на рынок Порлеццы, приняло обличье мальчика. На нем были брюки цвета охры и голубая рубашка поло, но эта синь была цветом из радуги, а охра – цветом неба после грозы. При более пристальном взгляде его кожа выглядела такой же радужно-переливчатой, как перламутровые гребни моей матери.
– Это действительно ты, Джесс? – спросила я.
Он смотрел на меня, и в глазах его были мир и сила. На меня еще никогда не смотрели с такой любовью.
Девушка в очках, наверное, тоже почувствовала это, потому что глаза ее налились слезами. Люди забормотали, нарушив тишину. Человек в фетровой шляпе нахмурился, словно ожидая объяснений.
Мальчик как будто ничего не замечал.
Нужно было что-то сделать, поэтому я подалась к нему:
– Джесс, милый. Люди смотрят…
– Кто вы? Что вам тут нужно? – вопросил человек в фетровой шляпе.
Джесс вскинул глаза, и девушка в очках начала плакать. Как и женщина, владевшая обувным магазинчиком. Их слезы только расстроили этого человека.
– Я спросил: кто вы?
Вокруг заговорили громче. Это был радостный гомон.
– Милый, – повторила я.
Джесс сказал:
– А!
Он как будто повернул выключатель, и его рубашка и брюки сделались нормального цвета. Он перестал сиять. Он стал просто восемнадцатилетним парнишкой.
– С тобой все в порядке, мама?
Он смахнул кусочки апельсина с моих волос.
– Да, – ответила я, хотя это было не так.
– Vien.
«Пойдем».
Он взял меня за руку и поднял мою сумку. Радостно улыбаясь, уверенно кивая, он повел меня через ошеломленную толпу субботнего рынка Порлеццы.
Я охотно следовала за ним; отчаянно хотелось его обнять, но, когда мы добрались до улицы, все или смотрели на нас, или шли в нашу сторону. Я перехватила взгляд женщины в блузке с цветами. Должно быть, у меня было умоляющее лицо, потому что она закричала рыночной толпе:
– Почему вы докучаете мальчику и его матери? Они вам ничего не сделали!
Те, кто следовал за нами, помедлили, внезапно придя в себя. Смущенно опустив глаза, они вернулись на рынок, к своим покупкам – все, кроме человека в фетровой шляпе, который свирепо смотрел на нас, пока Джесс ловил такси.
