Разговаривающая по телефону женщина принимается орать в трубку:
— Скажи Марле, чтобы держалась подальше от моего мужика! Я не шучу! Если в моей спальне найдется хоть один накладной ноготь, клянусь, я убью эту стерву!
Выходит, женщины попадают в тюрьму из-за мужчин. Что за власть они над нами имеют? Несправедливо.
Наконец через час очередь доходит до меня, и я звоню папе с переводом оплаты за разговор. Из соображений гигиены трубку держу подальше от уха, слушать и говорить таким манером довольно трудно.
Папа отвечает не совсем членораздельно, как будто спал.
— Оплата? Какая оплата? — кричит папа оператору, который просит его принять звонок с переводом оплаты.
— Папа, это Джейн! Я в тюрьме! Прими звонок!
Оператор повторяет запрос.
— Кто?
— Джейн. Твоя дочь, Джейн! — надрываюсь я, но оператор меня отключает.
— Нам не нужна виниловая обшивка! — выкрикивает папа и вешает трубку.
Остается Тодд. Удивительное дело: он легко принимает оплату на себя. Как будто ждал, что я позвоню из кутузки.
— Почему ты не сказала мне про маму? — без предисловий орет Тодд. Его, похоже, совершенно не интересует, что меня арестовали.
— Тодд, я собиралась, но все произошло так быстро.
— Ну вот, спасибо. Мама позвонила и рассказала мне все сама.
— Она сказала, где она?
— Нет, но говорит, что ходила к юристу.
— Правда?
Сердце обрывается. Да, последние несколько месяцев (на самом деле почти всю их совместную жизнь) папа действительно был не подарочек, но от того что родители расходятся, мне грустно и очень стыдно. Ясно, здесь есть и моя вина: все время критиковала папу, да еще жила в квартире, которая мне не по карману.
— Кто позаботится о папе? — спрашивает Тодд, как будто речь идет об инвалиде. — Что он будет есть?
— По-моему, ему пора научиться готовить самостоятельно.
— Извините, но мне срочно нужно позвонить, — подгоняет меня женщина, стоящая в очереди следующей. По серебряным ботинкам на платформе и ядовито-розовому намеку на юбку я догадываюсь, что это проститутка.
— Хватит о родителях, Тодд. Ты можешь вытащить меня из тюрьмы?
— Вечно ты о себе, — вздыхает Тодд.
— Я в тюрьме. Прости, если сейчас я не слишком отзывчива.
— Что ты натворила на этот раз? — спрашивает Тодд, словно я рецидивистка.
— Долгая история. Я не виновата.
— Как всегда.
Я вкратце излагаю события. Тодд так хохочет в трубку, что не может сказать ни слова.
— Это называется помощь? — упрекаю я.
— Только ты, Джейн, — выдавливает он после нескольких глубоких вдохов. — Только ты можешь попасть в тюрьму из-за бывшего парня наркодилера. Подожди, вот узнает Кайл…
— Ты ему НИЧЕГО не скажешь! — перепуганно кричу я.
Кайл НЕ ДОЛЖЕН знать. Хуже этого и быть ничего не может.
— А я возьму и расскажу-у, — шепеляво, по-девчоночьи дразнится Тодд.
— Не посмеешь. Я тебя убью. Клянусь.
— Вот прямо сейчас и позвоню.
— ТОДД! — в отчаянии верещу я. — Пожалуйста, не надо. ПОЖАЛУЙСТА. Он мне этого никогда не забудет. Тодд, я тебя умоляю. Не надо.
— Захочу — позвоню, захочу — не позвоню.
— ТОДД! Если ты ему расскажешь, то я расскажу маме с папой, кто НА САМОМ ДЕЛЕ разбил старинную бабушкину вазу.
— Теперь им, думаю, уже все равно, — неуверенно говорит Тодд.
— Мама плакала над ней неделю, — напоминаю я.
— Но… — Тодд колеблется. — Разбитую вазу не сравнить с тюрьмой.
Тодд во всем видит соревнование.
— Кайлу не говори. УБЬЮ.
— Посмотрим, — отвечает он.
— А теперь — ты вытащишь меня отсюда?
— Ладно, позвоню кое-кому. — Тодд переключается в режим решения проблем. — Ах да, Джейн. Не роняй мыла.
— Это опасно только в мужской тюрьме, — ехидно отвечаю я.
Вероятно, это самое дно. Теперь я не только безработный люмпен, но еще и арестант. Видимо, дальше падать некуда.
Я никогда так не мечтала снова оказаться дома, у родителей, пусть даже там все развалилось. Есть много вещей похуже, чем вернуться жить к предкам. В тюрьме, например, точно хуже.
Всю ночь не сплю: боюсь, что одна из беременных заколет меня во сне ножом (я знаю, как это делается, видела по телевизору). Лежу и щурюсь от ослепительного света флуоресцентных ламп, которые никогда не выключаются. Это почти то же, что сидеть в конторе за перегородкой, только тут серые железные прутья, а вместо пластиковых горшков с цветами угол украшает лужица блевотины рядом с алюминиевым унитазом без сиденья.
На следующее утро большинство женщин отпускают, а я все жду.
И жду.
И еще жду.
Моя одежда уже пропиталась тюремным запахом. Жалко, я не ходила на курсы дзенмедитации, пока сидела без работы. Сейчас это было бы очень кстати.
Я слишком все запустила, решаю я. Может, вся моя проблема в том, что я не провожу границ в отношениях. И в том, что, хотя я бываю агрессивной и вообще неприветливой, никто не воспринимает меня всерьез. Должно быть, я похожа на человека, о которого можно вытирать ноги. Должно быть, все считают меня размазней.
Чем еще объяснить, что в моей квартире свили логово самые отъявленные мерзавцы города? И в тюрьму я попала из-за того, что на дружеской ноге с самыми отъявленными мерзавцами города. Вот выйду на волю и буду учиться проводить границы. Буду учиться говорить «нет». Может, в этом вся загвоздка. Может, дело не в том, что люди вроде Майка меня используют, а в том, что я им это позволяю.
Охранник вызывает меня около десяти, когда я уже умираю с голоду и подумываю, не съесть ли собственную рубашку. Тодд ждет в соседней комнате. Как только я вхожу, он фотографирует меня на цифровую камеру и поясняет:
— Буду шантажировать.
— Ясненько.
— От тебя воняет, — сообщает Тодд, когда я подхожу поближе, чтобы двинуть ему по руке.
— Спасибо, — отвечаю я.
— Знаешь, ради этого мне пришлось взять отгул.
Тодд никогда не берет отгулы и почти не использует отпуск. Тодд копит отпускные дни, будто со временем они подорожают, как драгоценный металл.
— Я очень благодарна.
— Ты представляешь, сколько стоило тебя выпустить? — спрашивает он. Но ответа не дожидается. — В общем, ты мне крупно должна.
— Учту, — обещаю я.
