Меня самого дважды задерживало СС, когда я ехал трамваем на работу. В обоих случаях мне удавалось уклониться от принудительных работ благодаря услугам, оказанным мною рейху. Но я не подозревал, что моя судьба вскоре круто изменится.
Однажды вечером, вернувшись с работы, я застал у нас дома Юнио. Выражение его лица было серьезным и суровым, а фашистская форма показывала, что пришел он по делу. Монтсе сидела рядом с ним и выглядела расстроенной. Едва я появился в гостиной, она вскочила. И тогда Юнио произнес:
— Задержан глава незаконной организации под названием «Смит». Среди документов, изъятых в его доме, обнаружили чертежи линий немецких укреплений. Почерк на этих бумагах совпадает с твоим. Капплер сегодня ночью подпишет приказ о твоем аресте. Я сказал Монтсе, что тебе лучше на время спрятаться.
Я давно уже знал, что появление этой темы в нашем разговоре — вопрос времени, так что даже не стал отпираться.
— Полагаю, рано или поздно это должно было произойти, — сказал я вместо признания.
— В Риме с каждым днем все труднее хранить тайны. Немцы всерьез занялись подпольными организациями. Они хотят любой ценой подавить сопротивление, — заметил Юнио.
— Что стало со Смитом? — поинтересовался я.
— Он не выжил после допроса в гестапо. Но он не назвал твоего имени. Как я уже сказал, немцы вышли на тебя другим способом.
Тот факт, что Смит не назвал нацистам и имени Монтсе, успокоил меня.
— Где ты предлагаешь мне спрятаться?
— Помнишь квартиру на виа деи Коронари? Там ты будешь в безопасности, пока обстановка не нормализуется.
— Этого не случится до тех пор, пока немцы не уйдут из Рима, тебе это известно так же хорошо, как и мне.
— Тебе придется набраться терпения.
— Я терпелив, но наивностью не грешу. Теперь ответь мне на один вопрос: зачем ты мне помогаешь?
— Потому что мне не важно, что ты там мог натворить. Сейчас уже все не важно. Мы все ошибались, в большей или меньшей степени. Кроме того, есть еще Монтсе, — признался Юнио.
— Действительно, есть еще Монтсе. Я не хочу оставлять ее одну. Если немцы не найдут меня, вероятно, они возьмутся за нее.
— Я смогу ее защитить. Со мной она будет в безопасности.
Именно такого поворота событий я и стремился избежать любой ценой. Я не хотел оставлять ее с ним. Я больше не хотел быть ему обязанным. Своей работой я обязан Юнио; если нам нужно мясо или лекарства, их достает он… Его влияние на нашу жизнь и так уже чрезмерно.
— Мне кажется, ты не понимаешь: я давно хочу защищать ее сам.
Мы говорили о Монтсе так, словно ее не было в комнате, в то время как она внимательно следила за нашим разговором.
— Боюсь, в твоем положении это невозможно, — возразил Юнио.
— Ты можешь оставить нас наедине на несколько минут? Нам с Хосе Марией нужно поговорить, — вмешалась в наш спор Монтсе.
— Хорошо. Я приехал один, без Габора. Буду ждать внизу, в машине.
— Спасибо.
Когда дверь за Юнио закрылась, я произнес:
— Я не хочу подвергать тебя опасности. И расставаться с тобой не хочу.
— Боюсь, уже слишком поздно, — сказала она ровным голосом.
В это мгновение я понял, что в какой-то момент, пока меня не было, колдовство нашего брака разрушилось.
— Что ты хочешь этим сказать?
Монтсе подошла к одному из книжных шкафов, стоявших в гостиной, достала оттуда книгу, полистала ее и протянула мне лист с печатным текстом, озаглавленный: «Правила партизанской борьбы». Я наугад прочел один параграф, в котором советовалось начинать с самых простых действий, например рассыпать шипы на дорогах, по которым чаще всего ездит техника противника, или натягивать тросы над шоссе, чтобы «отпиливать» головы водителям и пассажирам вражеских мотоциклов.
— Что это такое, черт возьми? — удивился я.
— Я кое с кем познакомилась… — произнесла она с запинкой.
— С кем? — настаивал я.
— С членами Сопротивления из патриотических боевых отрядов, — призналась Монтсе.
— То есть с убийцами. То, что они предлагают, не слишком отличается от действий немцев.
— Разумеется, отличается! — возмутилась она. — Они сражаются за правое дело.
— Отрезая головы?
И в подтверждение своих слов я помахал листовкой, которую она мне вручила.
— Это необходимо, — тихо произнесла она.
— Я до сих пор помню, как ты отреагировала, когда твой отец и секретарь Оларра оправдывали убийство евреев в «Хрустальную ночь».
— Обстоятельства разные, — стала оправдываться она. — Я пообещала им свою помощь, и ничто не заставит меня изменить свое решение.
— Ты также обещала быть рядом со мной в бедах и радостях, — напомнил я.
Я чувствовал, что наши отношения могут кардинальным образом испортиться, но не осмеливался делать столь далеко идущие выводы. Я привык мириться с недостатками Монтсе, а она — с моими. Худшим из моих пороков, несомненно, была ревность. Это властное чувство сжимало мне сердце и превращало меня в человека одержимого и одновременно в неудачника.
— Мое решение никак не связано с нашим браком.
— С чем же оно тогда связано?
— Со мной, Хосе Мария, с моей совестью.
Я начинал ощущать себя негодяем, пытающимся шантажировать порядочного человека, завоевав его доверие.
— И сейчас твоя совесть велит тебе покинуть меня, чтобы убивать немцев.
— Ты чудовищно несправедлив! Я просто считаю, что ты выбрал неудачный момент, чтобы просить меня исполнять роль примерной жены.
В самом деле, после долгих месяцев, проведенных мною сначала на линии Густава, а потом в Берлине, мне хотелось именно этого — чтобы она была мне женой. Однако в то время Монтсе, как и многих римлян, увлек ветер сопротивления. О какой уж тут спокойной семейной жизни можно было говорить. Конечно, мы жили в оккупированном городе, но именно поэтому нам не помешала бы лишняя капля любви и тепла. Я понимаю, когда с неба падают бомбы, любовь — слишком уязвимое убежище. Любовь — чувство слишком хрупкое, и война, как правило, наносит ей непоправимый ущерб, но в случае с Монтсе все зашло слишком далеко.
— Можно поинтересоваться, где ты познакомилась с этими людьми?
— Ты действительно хочешь знать?
Я кивнул.
— Они приходили за тобой.
— За мной?
— Они хотели убить тебя. Считали тебя коллаборационистом, думали, что мы предатели. Мне пришлось рассказать им правду. Я сообщила им о Смите и о твоих планах. И теперь все мы сражаемся с общим врагом.
Я хотел было спросить ее, кто такие «все мы», но потом решил оставить риторику в стороне и заставить ее понять, что борьба, о которой она говорит, сопряжена со множеством опасностей.
