Она словно напрочь забыла то, что я только что ей сказал! Я повернул ее ладони вверх, чтобы посмотреть, не сунул ли Витторе ей какое-нибудь зелье. Потом сорвал с ее шеи ожерелье, чтобы убедиться, что он ничем его не натер. Как он сумел за считанные секунды восстановить против меня мою дочь? Меня охватило такое бешенство, что я не удержался и заорал:
— Если я еще раз увижу, как ты разговариваешь с Витторе, я побью тебя!
Обычно, когда придворные выходили из покоев Федерико, они тут же начинали поливать друг друга грязью, однако после того как герцог дал аудиенцию Витторе, всех их объединила общая ярость.
— Он сказал, — с возмущением крикнул Бернардо, — что, судя по расположению звезд, у Федерико будет новая жена. Нарисовал на полу круг, что-то пробормотал по-латыни, посовещался с куриной лапкой, уставился Федерико в глаза и заявил: «Через два месяца. Самое позднее — через три!»
— Он и зелье ему какое-то дал, — ввернул Пьеро без своего обычного смешка.
— Герцог не мог ему поверить, — сказал я.
— Не мог? Да он назначил его придворным магом! — рявкнул Бернардо. — Этот тип будет сидеть за столом рядом с Федерико!
* * *
— Когда Федерико не получает того, что хочет, — сказал я Витторе у конюшни, — он убивает людей.
— Это моя проблема! — отозвался он.
— Не только твоя. Он убьет и других…
— Тогда притворись, что ты меня не знаешь. Мы не братья и вообще не родственники.
— Я это запомню, — процедил я сквозь зубы.
Со дня появления Витторе над долиной нависли черные тучи. Дожди секли стены замка, во дворе завывали ветры, расшатывая каменную кладку и с корнем вырывая вековые деревья. Крестьяне в Корсоли говорили, что по ночам из дворца к облакам взлетают демоны, а затем спускаются обратно. По всему зданию расползлись плесневые грибки. Я просыпался и ощущал, как запах гниения забивает ноздри. Сколько духов я на себя ни выливал, это не помогало. Я знал, что во всем виноват Витторе.
Сначала женщины побаивались его, однако я видел, как он нежно обнимал их за талию и уводил за колонну. Появляясь через пару минут, они улыбались и выглядели спокойными и довольными. Дело было не в том, что он им говорил. Когда я спрашивал, они не могли даже повторить. «Все дело в том, как он говорит, — сказала одна из них. — Голос у него слаще меда!»
А пожилая прачка, вздохнув, призналась: «Он смотрит на меня — и завораживает взглядом».
Матерь Божья! Мне его голос казался помесью ослиного рева со змеиным шипением. Неужели они не видят зла, скрывающегося за его словами? Нет, отвечали они, пожимая плечами. Они не могли — или не хотели! — ничего видеть. Глупые коровы! Не важно, молодые или старые, замужние или незамужние. Да что там женщины — мужчины тоже! Только для них его голос был не слаще меда — он звучал, как сражение с французами или немцами. Он рассказывал им о том, как плыл в Индии, месяцами не видя ничего, кроме моря. Он говорил о китах, высоких, как корабль, и вдвое более длинных. О волнах, которые поднимались в океане и с ревом обрушивались на судно, унося с собой людей и исчезая в мгновение ока, словно их и не было. Он рассказывал о туземках, разгуливавших нагишом и радостно совокуплявшихся с моряками. О королях, которые были богаче папы римского, а жили как крестьяне. О краснокожих людях, воспринимавших золото так же равнодушно, как траву. Все заслушивались его историями и умоляли рассказать еще.
— Они нуждаются в любви, — заметил как-то Витторе.
Не знаю, что он наплел Федерико (мой осторожный братец помалкивал, когда я находился рядом), но, очевидно, это было именно то, что герцогу хотелось слышать. Порой Витторе нашептывал ему что-то на ухо, и Федерико покатывался со смеху. Все остальные сидели, набрав в рот воды и уставившись в стол, поскольку каждый боялся, что именно он стал предметом насмешек Витторе.
Он посоветовал герцогу добавлять в каждое блюдо имбирь. Я тяжело дышал, высунув свой бедный язык, как помирающая от жажды собака, и уже не ощущал никакого вкуса. Подозреваю, он сделал это для того, чтобы я не смог почувствовать яд. Порой я просыпался среди ночи в полной уверенности, что Витторе работает на родственников Пии из Венеции, или на герцога Сфорца из Милана, или на какого-нибудь другого вельможу, имеющего зуб против Федерико. У герцога было так много врагов! Но не для того же я спасал его жизнь, рискуя собственной шкурой, чтобы этот содомит убил моего хозяина!
Я спросил у Томмазо, заходит ли Витторе на кухню.
— С какой стати? — буркнул Томмазо, недовольный тем, что я его разбудил.
Я сердито встряхнул его за плечи:
— Он дает тебе какие-нибудь зелья или травы, чтобы ты подложил их в блюда Федерико?
— Нет! — возмущенно воскликнул Томмазо. — Он помогает герцогу Федерико!
Я все понял. С тех пор как Витторе дал Томмазо голубку, этот глупый мальчишка проникся к нему доверием, поскольку надеялся, что мой братец поможет ему вновь завоевать Миранду.
— И не надейся, — сказал я. — Он не поможет.
— А ты говорил с ней?
— Не было подходящего случая.
Он фыркнул — и я не мог не признать, что это действительно была пустая отговорка.
Вечером, когда Миранда играла на лире, я спросил ее, думает ли она когда-нибудь о Томмазо. Лица дочери я не видел, однако она сбилась с ритма.
— Нет, — ответила она, однако дрожащий голос выдал ее.
Буквально за несколько дней Витторе стал так же необходим герцогу Федерико, как его палка, без которой он теперь не ходил. Однажды я случайно услышал, как Витторе возражает против планов, задуманных Федерико по дороге из Милана.
— Мне кажется, вам нужно построить новый замок, — сказал Витторе.
— Новый замок? — протянул Федерико, смакуя ножку каплуна, вымоченную в имбире.
— Прошу прощения, ваша светлость, — вмешался я, — избыток имбиря плохо действует на ваш организм.
— Ах, Уго! — откликнулся Федерико. — Да что ты знаешь? Что ты видел в этом мире? Сколько раз ты уезжал из долины? Всего один? Поездка в Милан не считается!
Я отпрянул, словно ударенный молнией. Федерико дружески пихнул Витторе локтем и рассмеялся, не видя, как во мне закипает злость. Но Витторе заметил. Он боялся, как бы я не сказал Федерико, что мы — братья. Все перевернулось с ног на голову! Пару недель назад именно я не хотел, чтобы кто-то знал о нашем родстве — а теперь Витторе воспринимал меня как обузу! Я знал, что он почувствует себя в безопасности, только когда убьет меня.
Наутро после полнолуния старую прачку обнаружили слоняющейся по двору в голом виде и бормочущей что-то о Диане. Никто не понимал, о какой Диане она говорила, и хотя во дворце было несколько девиц с таким именем, служанки божились, что они тут ни при чем. Пьеро пустил старухе кровь и дал целебные мази, однако она отказывалась объяснить, что с ней стряслось, и то и дело бухалась на колени, умоляя всех о прощении. Это было лишь одно из событий, которые выводили меня из себя. Чекки ходил с надутым видом, Пьеро и Бернардо почти не показывались на люди. Септивий сказал мне, что Миранда часто засыпает на уроках. Изабелла, жена придворного, к которой Миранда поступила в услужение, жаловалась, что моя дочь пренебрегает своими обязанностями. Я пытался с ней поговорить, но она со скучающим видом отвечала, что делает все, как положено. Томмазо клялся, что понятия не имеет, отчего она так переменилась. Дворец вокруг меня распадался на части — и все это было делом рук Витторе.
