Послышался вздох.
- Я понимаю… Потому вы предпочитаете хранить вашу любовь в тайне?
- Мою любовь? - если судить по голосу, то баронесса сильно удивилась.
- Барона фон Фризендорфа.
- Вздор! Я ничуть не влюблена в этого проходимца.
- Да-да, - Йохан так и видел, как София по-птичьи кивает при этих словах. – Я все понимаю и никому не скажу.
- Между нами ничего нет, - холодно ответила баронесса. – Он – невоспитанный и наглый мужлан.
- А мне кажется, он храбрый и интересный человек. Он… - София все-таки замялась, прежде чем выдать тайну. – Он спас меня, рискуя жизнью. И ничего не потребовал взамен.
- С радостью уступлю его тебе. И я не желаю больше ничего знать о бароне фон Фризендорфе. Каждый говорит со мной о нем, будто в этом городе закончились иные темы. Поедем дальше! Мне нужно развеяться.
Гнедой все-таки тихо фыркнул, но женщины его уже не услышали. На языке у Йохана горчило от послевкусия брусничного сока, и так же мерзко было на душе. Он не сердился на Софию за ее длинный язычок; в конце концов, та несколько месяцев молчала об их первой встрече и ни разу не подала виду, что узнала Диджле, хотя тот всякий раз провожал ее мученическим взглядом, когда думал, что его никто не видит. Роксана оставалась для Йохана загадкой. Ее с легкостью можно было представить и разбойницей в мужской одежде, и фрейлиной императрицы, и шпионкой, и избалованной дамой; каждое их этих перевоплощений подходило ей, и потому запутывало еще больше. Она могла быть ширмой для темных дел своего слуги, оставаясь вне любых подозрений, кроме амурных. А, быть может, она сама была сердцем этих темных дел; никто не знал толком, откуда она приехала, но многие видели ее рекомендательные письма и нашли с баронессой общих светских друзей.
Йохан сорвал еще одну веточку брусники. Конь деликатно дотронулся мордой до его плеча, вздохнув, точно человек, и Йохан, закусив зубами кончик брусничного черешка, одной рукой стянул тесную перчатку, чтобы достать из кармана кусок колотого сахара. Гнедой ел деликатно, не пытаясь откусить пальцы, как любили это делать иные лошади, но вдруг насторожился и поднял голову.
- Опять вы, - с досадой послышался знакомый голос англичанина на тропинке. – Что за проклятое место в этих горах? Куда ни пойдешь, наткнешься на вас… Вы от голода едите траву, мистер Неженка? – с любопытством спросил он.
- Это брусника, - неохотно пояснил Йохан, после того, как вынул веточку изо рта. – Она редко растет так далеко на юге. Хотите попробовать?
- Эту кислятину? Спасибо, нет. Я бы лучше перекусил чем поплотней, - Уивер спешился, и у него из кармана выпала небольшая, но толстая книжечка в кожаном переплете. Буланый с любопытством наклонил к ней голову, но англичанин был проворней.
- Ведете тайные записи о местных фортификациях? - невесело сострил Йохан.
Честер поднял одну бровь, видно, не поняв последних слов, и заулыбался.
- Моя охота и мое сокровище, - важно ответил он, но в голосе у него прозвучала нежность. – Хотите взглянуть, мистер… Фризендорф?
Йохан внимательно посмотрел на него, но его встретил открытый и дружелюбный взгляд англичанина. Тот опустил обычное пренебрежительное прозвище, и это было хорошо, потому что сейчас ругаться и спорить не хотелось. Йохан взял в руки книгу и с удивлением обнаружил, что на каждой странице были нарисованы птицы: акварелью, углем, чернилами, сангиной – англичанин рисовал всем, что попадется под руку, и перекладывал пачкающиеся материалы пергаментом, чтобы они не стирались. Рядом с каждым рисунком мелким и аккуратным почерком были написаны пояснения, то на латыни, то на английском, и, судя по первым рисункам, Уивер начал ее три года назад, еще в Индии.
- У меня есть еще несколько тетрадей, - пояснил тот не без гордости. – Я же говорил, что я натуралист? Думаю, когда я вернусь в Лондон, я смогу сделать доклад в научном обществе о птицах Индии и Восточной Европы. Надеюсь, тогда отец не будет наседать на меня, чтобы я пошел работать под его начало в больницу. Скажу вам по секрету, медицина мне не слишком по душе.
- Вы хорошо рисуете, - признал Йохан, проводя пальцем по разноцветному изображению желтого попугая с хохолком. – Что ж, могу пожелать вам в этом удачи.
- Должно быть, вы заболели, Фризендорф, - с деланным удивлением заявил Уивер, но глаза у него заблестели от похвалы. – Вы наконец-то перестали поливать меня грязью!
- Можно подумать, она к вам пристанет, - беззлобно огрызнулся Йохан и протянул книгу владельцу. Уивер недоуменно моргнул и расхохотался.
Назад, в лагерь, они возвращались вместе. Англичанин по обыкновению без устали болтал, мешая немецкие и английские слова, и Йохан не прерывал его. Они расстались почти друзьями, но веселье вернувшихся с охоты господ разделило их. Олень был загнан и подстрелен, убито с десяток зайцев на обратном пути, господин фон Бокк умудрился самолично добыть молоденькую косулю, невероятно этим загордился и ежеминутно покрикивал на слуг, что волокли труп несчастной козочки, чтобы не попортили ей шкуру. Ему повезло: линька у несчастного животного еще не началась, и ровная рыжая шерсть прекрасно подошла бы на обивку. Иероним Шварц поддерживал под руку Рейнгольда Пройссена, который умудрился сильно рассечь себе плечо, и вокруг них стайкой хлопотали озабоченные дамы. Как единственный доктор, присутствующий здесь, Уивер охотно согласился его осмотреть и после заявил, что дело, возможно, серьезное. Он скромно заметил, что мог бы зашить благородного господина прямо здесь, поскольку его опыт хирургом в джунглях Индии велик, но все же предпочел бы делать это дома. Уивер был так убедителен, что Пройссен лишь кивал
