в первый раз. На этих снимках в правом нижнем углу есть такие же штрихи. Такие же полоски.
– Стоп! – приказывает сам себе Черный. – Это еще совершенно ничего не значит.
Во-первых, выводы делать рано. Однако и на фото мертвой Авакумовой полоски есть, и на фото с места преступления…
– Да черт тебя дери! – восклицает Николай, вскакивая со стула.
Все попытки найти какое-то рациональное объяснение разбиваются о логику. А логике Николай доверяет. Выходит так, будто маньяк снимал своих жертв на фотоаппарат, который потом каким-то чудесным образом оказывался в руках судебных медиков из бюро. А после снова оказывался у маньяка, чтобы он мог сфотографировать следующую жертву. Это настолько нелепое предположение, что его не стоит и в расчет брать.
Только при выполнении одного-единственного условия все встало бы на свои места. Черный никак не желает формулировать это условие, хотя оно само выплыло на поверхность вороха мыслей. Горит там сигнальными огнями, машет флагом и всячески привлекает к себе внимание. Остается просто посмотреть на него. Признать, что это не бред.
Кто-то из бюро судебной медицины сделал это. Похитил, удержал, убил, сфотографировал и подбросил Авакумову, Браун и Ермакова. Причем использовал для своего ритуала со снимками служебную технику. Этот кто-то настолько рядом, что, возможно, Николай проходил мимо него уже несколько раз. И мог бы схватить за руку, если бы знал, кого именно нужно ловить. Этот «кто-то» – условно свой. Ему известны их последующие шаги. Он в курсе всего хода расследования. Он наверняка получает несказанное удовольствие от того, что так удачно водит следствие за нос. Возможно, принимает участие в исследовании тел собственных жертв. Или находится где-то поблизости, наблюдая, как другие пытаются отыскать его следы.
Маленькие штришки, дефекты на снимках, нарисовали гигантскую жирную стрелку, указывающую в единственном направлении. Есть отчего разувериться в собственной умственной полноценности.
– Катя, вы не могли бы зайти ко мне? – говорит Черный в трубку.
Следователю необходим взгляд со стороны. Взгляд человека, которому он доверяет. Как бы логично и полновесно ни звучала его версия, в этом случае нельзя ошибаться. И вовсе не из-за того, что тень упадет на чьи-то плечи и погоны. А потому, что, если маньяк действительно имеет отношение или хоть как-то косвенно касается их системы, он может получить сведения и подчистить за собой все.
– Что-то случилось? – взволнованно спрашивает Смородинова.
– Вы мне очень нужны в моем кабинете.
– Хорошо, сейчас приду.
* * *
Катя сидит на столе для совещаний. И смотрит в глаза Николая.
После провального свидания она проревела все воскресенье, ненавидя себя за слабость, ненавидя Черного за холодность и грубость, пусть и неосознанную, ненавидя Фирсову за то, что та разбила ее хрустальную мечту, которая начала сбываться. Смородинова размазывала слезы по щекам, сморкалась в край футболки, нарочно делая это громко и отвратительно, полагая, что, может быть, это остановит ее. Слезы действительно утихали на время, но возвращались вновь, стоило ей хотя бы вскользь подумать о Николае. Тогда Катя шла в кухню и просто ела все, до чего дотягивалась ее рука. В раковине росла гора грязной посуды, на столе рядом – обертки от конфет, пакеты и фантики. Она выпила даже скисшее молоко, ставшее кефиром. Жизнь в тот конкретный день закончилась, она не стоит теперь ничего. Кате хотелось упасть на дно отчаяния и позволить слезам утопить себя. Она жалела себя и свою дурную, никому не нужную и всему мешающую любовь. Хотелось, чтобы ее взяли на ручки, как маленького ребенка, погладили по голове и заверили, что все будет хорошо. И чтобы это «хорошо» действительно наступило.
На работу Смородинова пришла в солнцезащитных очках, пряча зареванные глаза. На совещании старалась не смотреть на Черного. Но когда ближе к вечеру он сам позвонил и позвал ее к себе, Катя почувствовала, как ее глупое, не наученное ничему сердце радостно забилось, а по пальцам рук побежали приятные мурашки.
Черный разложил на столе для совещаний фотографии. Смородинова видела их не один раз. Фото трупов, сделанные и подброшенные убийцей, вызывают в ней оторопь. Ни один нормальный человек даже не подумает сделать такое. Есть, конечно, фотохудожники, которые ради дешевой популярности изгаляются над телами умерших, а кто-то даже использует скелеты в качестве выставочных экспонатов, но они никого не убивают ради своих сомнительных шедевров. Этот монстр же, не задумавшись, отнял жизни, чтобы сделать вот эти вот картинки. И швырнул их им в лицо, мол, глядите, что я умею.
– Посмотрите внимательно, замечаете что-нибудь? – просит Николай.
Катя, рассчитывавшая совсем на иное, тем не менее наклоняется и принимается рассматривать снимки. Ничего такого, чего она еще не видела. Вряд ли можно найти оперативного сотрудника полиции, который бы не видел фотографии трупов. Табличные стандартные снимки. От общих планов до детальных. С масштабной линейкой и цифрами по порядку. Фото с оперативных разработок. Фото с телефонов сотрудников, сделанные, чтобы не ждать, когда эксперты перекинут официальные, те, которые пойдут в дело. Чего только Катя не видела.
– Не знаю, – сдается Смородинова. – Я не вижу ничего нового. Сто раз смотрели.
Она кажется самой себе тупицей. Раз Черный что-то нашел, значит, оно там есть. «Что ж, поделом! Ты тупая курица, и место тебе в архиве – пыль на полках протирать и чаи гонять», – думает про себя Смородинова.
Черный приближается к ней и показывает пальцем на едва заметные белесые штрихи.
– Вот это о чем вам говорит?
Он почти касается ее руки и вообще находится слишком близко. Можно дотронуться до его щеки губами. Но Катя вглядывается в снимок. Потом в другой, в третий, перебирает их.
– Ну нет, – говорит она наконец, отодвигая фотографии и снова садясь на стол.
Под коленкой неприятно трясется какая-то мышца. Это не страх, это что-то вроде ледяного душа. Все это время – больше месяца с момента убийства Авакумовой – он был рядом. Человек, который это сделал. Может быть, Катя даже разговаривала с ним, обсуждала с ним ход расследования. Смородинова передергивает плечами.
– Вы уже позвонили? – спрашивает Катя.
– Нет, – мотает головой Черный. – Мы не можем сейчас просто взять и рассказать об этом. Он узнает.
– Даже руководству?
– Особенно руководству. Тогда машина закрутится, и он успеет избавиться от всего, что у него осталось.
– Что у него вообще могло остаться? Он ведь ничего на телах не забывает. Даже ногти им чистит.
Смородинова трогает ладонью фотографии. Николай смотрит в ее глаза, только сейчас замечая, какого они интересного зеленовато-серого оттенка.
– А может, нет? Откуда мы знаем, на каком этапе расследования он вступает
