оценке и сам за себя нести ответственность. Естественное право людей свободно двигаться может вести к бесчисленным злоупотреблениям, но никому не может придти в голову стеснить или запретить свободу движения ввиду возможных случаев злоупотребления.
Есть обязанности, неисполнение которых преступно; есть обязанности, исполнение которых оставляется на совесть, и только исполнение этих последних имеет ценность. Исполнять только то, чего нельзя не исполнять, не подвергаясь взысканию, не есть заслуга; только усердное и добросовестное исполнение того, что в нашей возможности, определяет меру для оценки положительного достоинства нашей деятельности.
Нас называют доносчиками
(из статьи «Смутные времена в России»)
Назад тому почти три века Россия также переживала Смутное время. Есть некоторая аналогия между тем, что происходило тогда, и тем, что происходит теперь; но существенная разница в том, что тогда действовала простая сила и дела делались грубо, а теперь они происходят в неосязаемой стихии мнения, где вместо силы действует обман.
В ту давнюю пору пришлые враги владели русскою столицей, их дружины расхаживали по русской земле и открыто жгли, грабили и били. Но предки наши не в пришлых врагах видели главное зло. В сказаниях того времени встречается сильное слово: «русские воры». Никто в ту пору не сомневался в существовании домашних воров, или, как теперь говорится, внутренних врагов. Предательство и не думало прятаться, и русские воры действовали без всякого обмана, попросту без затей.
И в настоящую пору дела, конечно, не обходятся без домашних воров; теперь, как и тогда, и теперь еще более в них-то вся и беда. Русская публика имела возможность следить за маневрами, которые производились неутомимо и систематически. Едва ли когда-нибудь, едва ли где-нибудь пускалось в ход столько обманов и делалось столько расчетов на несообразительность людскую, как у нас.
Интрига не унывала ни при каких обстоятельствах, и, несмотря на то что обманы ее разоблачались один за другим, она не утомлялась и продолжала действовать еще настойчивее. Как ни в чем не бывало, поднимала она после всякой неудачи свое бесстыжее лицо, прилаживалась к новым обстоятельствам и не слабела в уверенности, что поле останется за нею.
* * *
В последней книжке «Revue des Deux Mondes» прочли мы статью, которая показывает, что можно идти еще далее того, что казалось Геркулесовыми столбами в деле публичного обмана.
Статья эта занимает первое место в упомянутом журнале, и под статьею значится имя известного французского литератора г. де Мазада. В ней излагается характеристика нынешнего положения дел в России. Автор повествует и рассуждает так, как бы он из собственного наблюдения знал людей и вещи в России, так, как бы он изо дня в день читал русские газеты и делал в них свои отметки, так, как бы он сам находился в центре русских правительственных интересов и принимал в них непосредственное участие.
Все подобные произведения о русских делах, выходящие за границей, имеют в виду не столько поучение своей ближайшей публики, сколько практическое действие в самой России. Авторы или заказчики подобных изделий рассчитывают произвести на некоторые лица в некоторых сферах впечатление, пригодное для их целей. Они надеются, что лица, на которых надобно подействовать, не сообразят, откуда идет действие, и не поймут его мотивов.
Статья, подписанная именем г. де Мазада, есть колоссальный пуф, о котором трудно составить себе понятие, не зная всех обстоятельств, в каких находятся наши дела.
Мы узнаем из этого сказания, что в России появилась повальная болезнь хуже холеры. Это так называемое русское национальное чувство, которое думает, что Россия есть Россия, и которое г. де Мазад называет не иначе как ультрарусским. Из статьи явствует, что это ультрарусское чувство, овладев теперь и общественным мнением, и правительством, стало источником самых возмутительных и опасных явлений.
Что же такое этот русский, или ультрарусский, патриотизм, производящий столь ужасные явления? Из каких источников он взялся и чем он держится? Это не есть что-либо положительное, не есть какая-либо действительно существующая сила; нет, это кошмар, галлюцинация; это, по слову древнего Пиндара, сон тени.
Сошел с ума один журналист, и заразительный бред его горячки охватил всю страну. Этот несчастный есть один из нынешних издателей «Московских Ведомостей» М. Michel Nikiforovitch Katkof. При скромной и бесцветной наружности, этот человек таит в себе беса. Это нечто вроде Робеспьера, только еще ужаснее. Aux yeux bleus presque blancs, aux passions implacables [С голубыми, почти бесцветными глазами, с непримиримыми страстями (фр.)], злой по натуре, он в припадках своего безумия представляет зрелище поистине возмутительное и страшное.
На характеристику нашей особы г. де Мазад употребил самые яркие краски своей палитры; на повествование наших подвигов он истощил все воинские речения французского языка. Наша колоссальная фигура покрыла полмира своею тенью и выгодно красуется в сонме Геростратов и Картушей. Мы представлены во образе могучего воителя зла; то и дело наносим мы сокрушительные удары и из одной битвы бросаемся в другую. Нашему высокомерию нет предела: мы действуем Бог знает в чью голову и говорим неслыханные дерзости. Самое молчание наше бывает foudroyant dans sa secheresse [сокрушительным по своей резкости (фр.)].
В 1864 году нас выставляли мятежником во главе гостинодворцев; теперь нас хотят сделать сумасшедшим. В детскую пору яркие картины воинского свойства могли бы пленить наше воображение; в другую пору нас, быть может, взволновала бы и раздражила бы эта чудовищная карикатура; теперь мы даже не смеемся.
Мы уже привыкли к этим прославлениям нашей особы и очень хорошо понимаем, что все это значит. Требуется индивидуализировать досадный факт, надобно придать ему мизерное значение личного вопроса, для того чтобы легче было сладить с ним, чтобы удобнее было позорить и бесславить его.
* * *
С нашей стороны было бы фальшивою и бессмысленною скромностью отрицать или умалять значение нашей публичной деятельности. Мы не можем обратить только в шутку ту ожесточенную ненависть, которую возбуждает наша деятельность, ту неутомимую интригу, которая делает наше имя буквально притчею во языцех. Но, слава Богу, мы настолько обладаем здравым смыслом, что честь этой ненависти не можем относить к своей личности. Замолкни мы, и завтра же наши враги забудут о нашем существовании. Что же придает нашей публичной деятельности серьезное значение?
Явилось нечто такое, чего никогда не бывало на свете: явилось русское публичное мнение, русская политическая печать. Политический характер нашей деятельности поняли мы в самом обязательном для себя смысле и ни на минуту не забывали, чего требует от всякого честного человека деятельность политического свойства. Мы немедленно отказались бы от ней, если
