что, может, там наверху они просто столкнутся лбами…
— И кто тогда победит?
— …а может, и нет.
— Ты не понимаешь, Манси. Биться лбами — это здорово. Это прекрасно. Мне нравится, когда бьются лбами. Думаешь, весело жить в постоянном страхе?
Эмансипор уставился на нее, а затем широко улыбнулся:
— Все лучше, чем умереть от смеха, Фелувил.
Она встала:
— Пойду принесу тебе чего-нибудь поесть, чтобы ты протрезвел. Нам с тобой еще есть о чем поговорить.
— Нам с тобой?
— Ну да. Поговорить, а затем кое о чем договориться, а потом заняться еще кое-чем, чему все будут только рады. Протрезвись, Манси. У меня для тебя полно девиц, за счет заведения.
— Весьма любезно с твоей стороны, — прищурился он. — Но в присутствии девушек я лишь чувствую себя стариком.
— Что ж, еще лучше — тогда получишь нас.
— Вас?
Она приподняла свои груди:
— Нас.
Сидевший в нескольких шагах от них Акль вздрогнул, когда Фелувил продемонстрировала моряку свои груди.
— С другой стороны, — прошептал он, — если можно хоть как-то развлечься…
Он окинул взглядом других клиентов — естественно, всех до одного постоянных, а он теперь, похоже, тоже считался постоянным клиентом. Или вроде того. Забавно, как все, о чем Акль тосковал всю свою жизнь, вдруг свалилось прямо ему на колени, стоило только ему умереть.
Но в каком-то смысле в этом не было ничего необычного. Величию больше всего подобает пепельно-серое лицо, затуманенный взгляд и отсутствие любых резких движений. Даже посредственный человек мог достичь величия, попросту умерев. Когда Акль представлял себе историю минувших дней, перед его мысленным взором возникал целый ряд великих мужчин и женщин, героев и прочих, и никто из них не был жив. Они стояли на страже великих, давно ушедших мгновений, а потому могли быть слепы к наследию, оставленному их деяниями. В какой-то мере это выглядело эгоистично, но в хорошем смысле. Смерть была способом заявить миру, чтобы тот… пошел на хрен. «Идите все на хрен, долбаные уроды! Идите на хрен на веки веков, а если не знаете, что значит пойти на хрен на веки веков, взгляните на нас, придурки, — мы давно послали вас всех подальше, и нам на всех вас насрать, так что просто… просто отвалите на хрен!»
У него вдруг возникла мысль, что он чересчур легко впадает в гнев, что, если хорошенько подумать, не имело никакого смысла.
«Мне ведь должно быть больно глотать, верно? Та веревка не сломала мне шею — хотя кто знает, может, и сломала. Так или иначе, я умер от удушья. Посиневшее лицо, высунутый язык, выпученные глаза и все такое. Так что как ни крути, а глотать должно быть больно.
Проклятье, хочется ли мне их всех убить? Гм… сложный вопрос. Надо поразмыслить…
Похоже, ничего другого мне просто не остается.
И все же… тот рослый толстяк, волочащий трупы… Воистину повод для беспокойства. В смысле, для такого, как я. Мертвого, но не совсем.
Если выбирать между веревкой и парой гигантских сисек — я знаю, от чего я предпочел бы задохнуться, и сомневаюсь, что одинок здесь в своем мнении. Искренне сомневаюсь. Спросите любого мужчину. Да и любую женщину тоже. Мы все герои, так почему бы не умереть, как и подобает герою?
Мне следовало бы занять свое место в том ряду в истории, с широкой долбаной улыбкой на долбаной роже. Но мне не больно глотать. Почему?
Ах, чтоб вас всех…»
Котоящер по имени Рыжик, в очередной раз сбитый с толку смутными тревожными воспоминаниями о том, как он ходил на двух ногах и носил одежду, не сводил взгляда с двух сидевших рядом на кровати фигур. Рыжик был хозяином одной из них, той, что с мягким животом и мягкими штуками повыше, где он любил лежать, когда она спала. Другой человек, со скользкими ладонями, от которого исходил едкий, заставлявший дергаться усы запах похоти, котоящеру совсем не нравился.
Среди его воспоминаний мелькала еще более странная мысль, что когда-то давно его было много. Тогда он был опасен и мог собираться в стаю, способную завалить и убить человека. Люди ревели, кричали и вопили, что хотят получить обратно свои глаза, пока челюсти не смыкались на глотках несчастных глупцов, раздирая их в клочья, среди которых пузырилась кровавая пена, однако поток ее быстро слабел. Тогда он мог насытиться, и каждая его часть жирела и впадала в оцепенение, ища места, куда можно было бы залечь на день-другой.
Рыжику хотелось убить сидевшего на кровати мужчину.
Еще в бо`льшую ярость котоящера приводило другое: он понимал все, что говорили эти двуногие, но его клыкастая пасть не была приспособлена для членораздельной речи, и из глотки вырывались лишь неразборчивое мурлыканье, шипение, стоны и протяжные вопли.
Лежа на комоде и подергивая тонким чешуйчатым хвостом, Рыжик немигающим взглядом молча наблюдал за человеком.
— …явно не соображала, — говорил мужчина с розовым горлом и скользкими руками. — Ха-ха! Но неизвестно, как долго это продлится, Фелитта.
— Всегда можно услышать ее шаги на лестнице, дурачок. К тому же мы ведь ничего такого не делаем?
— Мне вообще нельзя быть здесь. Она мне запретила.
— Когда я буду жить в Элине, в том городе, куда ты хочешь меня забрать, никто не сможет запретить мне пускать к себе в комнату мужчин. Так что у меня будет куча мужчин, вот увидишь.
— Конечно, милая, — ответил он с натянутой улыбкой, от которой у Рыжика вздыбилась чешуя по всей спине. — Но знаешь ли, возможно, тогда тебе этого не захочется.
— То есть?
— Я хочу сказать, что тебе может вполне хватить одного-единственного мужчины, любовь моя.
Фелитта быстро заморгала, и ее карминовые губы раздвинулись, что всегда вызывало у Рыжика желание засунуть между них голову, чтобы заглянуть в пещеру ее рта. Естественно, его голова была для этого слишком велика, но попытаться все-таки хотелось.
— Одного?! Но… какая женщина захочет удовольствоваться единственным мужчиной, сколько бы тот ни платил? А где тогда… это, как его… разнообразие? Один мужчина, надо же такое придумать! — И, радостно хихикнув, она ударила своего спутника по плечу.
Со спрятанными ногтями подобные жесты не имели никакого смысла. Рыжик знал, что было бы куда лучше, если бы эти короткие когти вдруг выдвинулись во всю длину, располосовав плечо до крови. У котоящера не имелось ни малейших сомнений, что его подопечная нуждается в надлежащей защите, которую может обеспечить только он сам. Рыжик
