а Коннорс подошел слишком близко, чтобы притворяться, будто я не заметила его приветственного жеста.
– Отличный вечер, – говорит он, занимая освободившееся рядом со мной место. Я опускаю глаза и замечаю на его пальце кольцо. Интересно, кто из присутствующих его жена, как она выглядит? Обсуждает ли Коннорс труп или Веру, когда приходит домой по вечерам? Насколько реально все это для других людей? Или это происходит только со мной?
– Да, – говорю я. Жаль, нет бокала или чего-нибудь еще, чтобы занять руки. За неимением лучшего я тереблю кончики завитых волос, поглядывая на Тесс. Она сидит между родителями за столом и смотрит прямо перед собой. Она не шевелится и почти не моргает. Не знаю, что с ней случилось, но это здорово ее подкосило.
– Не видел тебя вчера в городе, – продолжает Коннорс. – Как тебе в Фэрхейвене, порядок?
Я отвожу взгляд от Тесс и смотрю на него.
– Да бросьте, – говорю я и слышу голос бабушки, ее интонации. – Спрашивайте уже. Вы хотите знать, не передумала ли я. Не созрела ли рассказать что-нибудь про бабушку.
Коннорс теряется.
– Нет, – говорит он. – Я просто хотел узнать, все ли у тебя хорошо. То, что ты видела в участке, любого подкосит. А ты еще ребенок, к тому же одна на ферме у Веры. Не лучшее место для того, чтобы осмыслить увиденное.
Я отвечаю не сразу: не могу. Он назвал меня ребенком. Я сто лет не думала о себе как о ребенке. Мне семнадцать, но я вырастила себя сама. Хотя иногда мне кажется, что я ничуть не повзрослела. Возможно даже, не выжила в младенчестве.
– Все нормально, – говорю я. И добавляю, потому что соблазн слишком велик, потому что Коннорс видел ровно то же, что и я: – Только постоянно вспоминаю о том, как она выглядела. О ее глазах. И ожоге на ноге.
– Я тоже. – Мимо нас проходит женщина с креманкой мороженого, политого густым темным шоколадом. – Теперь на некоторые вещи смотреть не могу. – У него вырывается смешок, хотя в этом нет ничего смешного.
– Вы так и не выяснили, в чем причина?
Он медлит с ответом. Наверное, ему не положено обсуждать эти вещи, особенно со мной. Но я говорю там, где раньше молчала, и я вижу, как он быстро прикидывает, не удастся ли перевести разговор на бабушку. Полиция не возвращалась к нам с того первого утра в Фэрхейвене, но после моего проникновения в участок это лишь вопрос времени, и ему хочется иметь больше фактов.
– Нет. – Он отступает в сторону, подальше от толпы, и понижает голос. Я следую за ним. – Коронер изучает аномалии, которые могли бы что-то прояснить. В ее крови есть вещество, которому там делать нечего. Но я не уверен, что это что-то даст, Марго.
Невысказанное продолжение повисает в воздухе: «А вот разговор с твоей бабушкой…»
Я игнорирую его.
– Вещество в крови?
Коннорс подзывает официантку – я узнаю одну из подружек Тесс в мятой униформе – и берет с подноса стакан воды. Дождавшись, когда она отойдет, он продолжает:
– Химикат. Мы только что получили результаты экспертизы. Эта штука использовалась в сельском хозяйстве для выращивания стерильных гибридов. Ридицин. Слыхала о таком?
Я мотаю головой. А должна была?
– Его запретили в… – Коннорс задумчиво потирает подбородок. – Да, наверно, лет сорок как запретили. В Канзасе от него умерло несколько человек, в прессе об этом много писали. И мы понятия не имеем, откуда он взялся у нее в крови.
Химикат. Я видела в морге отчет о вскрытии. Словно во сне, я возвращаюсь мыслями к этому воспоминанию, но оно отказывается принимать логичную форму. Когда бы она ни родилась, со слов Коннорса выходит, что это вещество запретили задолго до ее рождения.
– Но ведь она примерно моего возраста, – говорю я. – Та девушка. Правда?
– Похоже на то. – Коннорс отпивает воды с тем же мрачным выражением. – О том и речь.
Больше мы ничего обсудить не успеваем. В дальнем конце зала Тесс вскакивает на ноги, задевая стол. Кувшин с лимонадом опрокидывается, а один из стаканов падает на пол и разбивается, но она этого как будто не замечает.
– Я же сказала! – кричит она. – Я тебе миллион раз говорила!
– Тереза… – начинает мистер Миллер.
– Илай тут ни при чем. Я, блядь, понятия не имею, как такое возможно!
Мать оторопело смотрит на нее. Она не двигается с места, даже когда Тесс выскакивает из-за стола и бросается прочь. На ее щеках я успеваю увидеть подтеки от смазавшейся подводки.
Коннорс хмурится и делает шаг вперед, но один из полицейских уже склонился к мистеру и миссис Миллер, а еще два несут бумажные полотенца, чтобы прибрать беспорядок. Воспользовавшись неразберихой, я следом за Тесс проскальзываю в заднюю дверь в дальней части зала.
Дверь ведет на лестничную площадку, в обе стороны от которой разбегаются лестничные пролеты. Тесс сидит на нижней ступеньке, прижав лоб к коленям. На ее платье виднеется подтек крови, а на пальце краснеет длинный след от сорванного с мясом заусенца. Я проскальзываю внутрь, и дверь мягко закрывается у меня за спиной.
– Это я, – говорю я, и она поднимает лицо. Глубокие тени под глазами, землистая кожа. Она как будто совсем не спала. Не вижу смысла спрашивать, все ли у нее хорошо: и так понятно, что нет. Она была такой уже вчера. До того, как я все испортила. – Что происходит? – спрашиваю я вместо этого.
Секунду она молчит, а потом вздыхает, закрывает лицо руками и снова прижимается лбом к коленям.
– Я сама не верю, – говорит она глухо. – Не верю, что это правда.
Я присаживаюсь рядом, оставив между нами зазор.
– Что правда?
Она фыркает и выпрямляется; пучок, прихваченный изношенной резинкой, разваливается, и волосы рассыпаются по плечам. Я замечаю, как она накрывает ладонью живот.
– Это… – начинает она, но останавливается. Смеется надрывно – то ли нервно, то ли зло. – Меня вчера весь день мутило. Уже несколько дней мутит, знаешь, приливами. Мутит и мутит, подумаешь. Ничего такого. Но мама распсиховалась из-за того, что Илай постоянно ночует у нас, потому что по ее логике это значит, что мы с ним спим. И она заставила меня сделать тест. И вот.
Ох.
Ох.
– Так ты… – Я осекаюсь. Не хочу произносить это первой.
Тесс делает это за меня.
– Беременна. На сносях. Гордая обладательница пузожителя, – говорит она, и в каждом ее слове звенят нотки приближающейся истерики.
– М‐м… Мои поздравления?
– Катись к черту. – У нее вырывается слабый смешок, и, словно сдувшись, она приваливается к моему плечу. Да, мы поругались, но сейчас мы здесь, и в моих
