Катька, даже у меня не встанет! – пришел на подмогу другу Вовчик. – Килька ты с одной дыркой!
– А ты у нас, бля, Распутин! – сверкнула покрасневшими глазами Мальвина. – Прыщ ты после эпиляции! – И заржала так громко, что в дверь на всякий случай заглянул охранник. – У моей таксы длиннее, чем у тебя!
Александр Иванович понял, что между Вовчиком и Мальвиной когда-то что-то было!
– Подзорная труба стоила тридцать рублей! – объявил он и, поднявшись со стула, предложил тост: – За присутствующих здесь дам! А докторская колбаса – два двадцать за кило!
– Ну голова! – не переставал нахваливать Вовчик и тоже поднялся в рост. Его прилично пошатывало, но он собрался и скомандовал: – Гусары пьют с локтя!
– Какие гусары!.. – горестно вздохнула Мальвина, взирая, как Вовчик пытается установить полный стакан на плохо гнущийся локоть. – Гусары… Быдлота!
Александр Иванович вылил стакан водки в глотку по-простому. Ахнул двести грамм – как воды выпил. В голове у олигарха булькало, а глаза видели словно через полиэтиленовый пакет – размыто и нечетко.
– Сигареты «Ява» стоили сорок копеек, «Прима» – четырнадцать, «Дымок» – шестнадцать, а были еще кубинские «Партогас», от затяжки глаза на лоб вылезали. А стоили они всего двенадцать копеек! Правильно я говорю, Вовец?
– Ты ж… ты ж голова, Санек! – Мужичонка почти сомлел, торчащие уши его побледнели. – Было мороженое за девятнадцать!
Катька тоже скисла, и Мальвина по-матерински посоветовала ей поблевать, так как водки еще пол-ящика и закуски невпроворот.
– С розочкой мороженое! – дополнил Александр Иванович. – А без розочки – двадцать! До сих пор ни хера не могу понять, почему. Ведь розочку делали специально, а это лишний труд, а стоило меньше, чем без розочки!..
– А у меня дети разбились на мотоцикле с коляской. За две тысячи брал с наценкой, как передовик, без очереди! И жена вместе с ними! Хорошо тогда зарабатывал на авиационном заводе. Ой, блядь, как хорошо! Кстати, сигареты «Ява-100» стоили шестьдесят копеек!..
– Давно? – спросил Александр Иванович, уже не способный на драматизм, пытаясь холеным ногтем вытащить из щелочки между передними зубами застрявшие волокна копченой колбасы.
– Двадцать пять лет уже! – ответила Мальвина и разлила по стаканам «Базарвокзал». – С тех пор бухает… За помин душ невинных! – предложила тост хозяйка пельменной и сделала мхатовскую паузу, во время которой донеслись звуки блева Катьки в туалете.
Выпили.
– А тебе, Наташка… – Вовчик икнул, – тебе горя не понять! А потому что у тебя мужиков тыща была, а деток – ноль!
– Ты как, Вовуленский? – обнял нового друга Александр Иванович. – Хочешь «Эссенциале»? – И тут в мозгу олигарха будто вспыхнуло, будто окошко на мгновение в прошлое открылось. Он вспомнил себя десятиклассником, пылко влюбленным в молодую раздатчицу пельменей, стройную зеленоглазую девушку с застенчивыми глазами. – Наташка, это ты?! – заплетающимся языком сложил фразу Верещагин. – Белогурова, ты?!
Мальвина вдруг поперхнулась горошком из оливье:
– Ну я! Ты откуда знаешь, что я Белогурова? Та в девичестве осталась! Сейчас я по последнему мужу-еврею Калманович!..
– Так это я, Таточка!
В глазах Мальвины, будто в телевизорах, друг за другом переключались каналы – то вспыхнут, то погаснут, как в рекламе. Она выпила в одиночестве, оттолкнув лезущую с поцелуями отблевавшуюся Катьку:
– И?!!
– Это я – Саняша!..
Неожиданно лицо Мальвины помолодело, глаза смотрели почти по-девичьи:
– Саняша?!
– Ага.
– Саняша Верещагин?!
– Я…
И Вовчик и Катька затихли, наблюдая за неожиданно развернувшимся сюжетом. Мужчичонка даже рыгал в кулак, чтобы тише было.
– Санька!.. – улыбнулась Мальвина с внезапно выступившими на глаза слезами. – Саняша Верещагин… – По ее обвислым щекам текли черные ручьи туши для ресниц. – Заматерел, разбогател… – Александр Иванович скромно пожал плечами. – С охраной… Красив, молод…
– И ты красивая! – со страстью ответил Верещагин. – Ты очень красивая, Татуля!
– Иди ты! – махнула могучей рукой хозяйка пельменной. Сказала с нежностью.
– Правда, верь мне! – Александр Иванович в жилах которого наполовину, перемешавшись с кровью, текла водка «Базарвокзал», видел в большой, немолодой и грубой женщине ту пшеничноволосую девушку, в которую был нежно, в первый раз, влюблен.
– Он мне сирень дарил летом! – рассказала Мальвина, так же как и Верещагин, окунувшаяся в прошлое. – Каждый день. Она так пахла…
– Да, – подтвердил Александр Иванович. – Тридцать пять копеек…
– Осенью – розы…
– Рубль на длинной ножке…
– На Восьмое марта – мимозу…
– Сорок…
Мальвина поднялась из-за стола, мужским шагом подошла к олигарху и, усевшись широченным задом к нему на колени, плеснула водки в стакан и засосала Александра Ивановича в губы с такой силой, словно за тридцать пять лет ласку наверстывала. Затем, оторвавшись от его посиневшего рта, глотнула водки и открылась компании:
– Первая я у него была, а он у меня!
Александр Иванович кивнул, подтверждая.
– Вот, блядь, замес! – офигела Катька.
– Прити вумен! – обалдел Вовчик.
– Двадцать пять копеек стоил билет в кино… – Верещагин хотел было поведать, что цена возрастала на десять копеек, если с удлиненной программой, но здесь его губы опять были втянуты в рот Мальвины – будто пылесос всосал…
– А я еще девка! – призналась Катька, но все прослушали эту коротенькое признание…
Очнулся Александр Иванович, когда еще темно за окном было. Невообразимо мутило, и он сполз с кровати, от которой густо пахло потом. Он обернулся и увидел спящую на спине вчерашнюю знакомую, хозяйку пельменной. Ее огромная грудь, запакованная в бюстгальтер, вздымалась Везувием, а на выдохе гора жира и плоти клокотала, словно вот-вот извергнется лавой. Верещагин, созерцая соцреалистический пейзаж с чернушным окрасом, так испугался, как не боялся до этого никогда в жизни… Он вспомнил, как садился за стол с незнакомыми людьми, вспомнил советские пельмени, как его ребята привезли ящик водки «Базарвокзал», пару тостов, эту бабищу страшенную вспомнил, которая за триста баксов закрыла пельменную для частной вечеринки. Вовчика припомнил, тупую девку Катьку – и больше ничего, словно на сознание упал театральный занавес. О чем говорили, что ели-пили – все пропало в черной яме. Еще он понял, что находится в квартире этой чудовищной женщины, почти голый, в трусах с растянутой резинкой с волком и зайчиком. Он чуть не упал, поняв, что переспал с этой… старой блядью… Мальвиной, но взял себя в руки, трясясь с перепою, собрал в охапку вещи, нащупал дверь и покрутил ключ в замке.
– Валишь? – услышал он грозный голос и почти обгадился. – Поматросил и бросил?! – Женщина села в постели. – Гондон ты, Верещагин, конченый!.. Как был гондоном, так им и остался.
– А презик тогда стоил четыре копейки! – вырвалось у Александра Ивановича.
– Да пошел ты в жопу! – затрубила Мальвина. – Ну, мудила грешный! Затрахал мозг вконец своими ценами!
Здесь залаяла собака, и Александр Иванович почувствовал болезненный укус за лодыжку. Он сам взвыл по-собачьи и вывалился на лестничную
