том, что Волк выскочил и не облаял, а обнюхал и завилял хвостом, признал своим.
Дело, в общем, было и не в том, что Тихомир позвал Горыню в дом, а Василия не пригласил. Тут всё понятно, богатырь искал старосту, да ещё, наверное, устал с дороги. Не оставлять же его на улице. И Василия эти дела вроде как не касаются.
Вообще он бы им всем сказал!.. Но вынужден был молчать, а то бы всё испортил.
Горыня отвёл своего коня в хлев — он звал его Сивкой, Сивушкой, — и вернулся ко времени, когда Марьяша вышла из дома с вёдрами. Она хотела подойти к Василию, может, попросить о помощи, использовать это как предлог для разговора. Им определённо нужно было поговорить.
— Да я по воду схожу, — добродушно сказал этот проклятый Горыня, возникая между ними, и отнял вёдра. — Родничок у вас туточки, я видел. Хоть так вам за хлеб-соль, за доброту отплачу.
Чтоб ему самому так за добро платили!
Марьяшу тут же позвал отец, и она ушла, бросив огорчённый взгляд, но из-за чего расстроилась, не понять. Может, из-за решения отца, а может, из-за того, что Василий это решение не особо оспаривал.
Он мог её понять. Но сам-то он не был готов думать о женитьбе после пары поцелуев, да ещё и не просто думать, а добиваться этого. И Тихомир, в общем, в чём-то прав. Здесь вообще ценятся другие навыки. Вот пришёл бы он, как этот Горыня, с мечом на поясе, и затащил бы в горку два ведра, не запыхавшись, а потом бы ещё дров наколол, почти не прилагая усилий…
Даже не в этом дело. Научиться-то можно всему, было бы желание, но именно сейчас Василий остро почувствовал, что сам он чужой и воспитан в других традициях, и если он здесь останется, то никто в этом тёмном обществе даже не поймёт, какую он жертву принёс. И это ему придётся под них подстраиваться, и он никогда не будет хорош. Всегда найдётся кто-то, кто ловчее бросает навоз вилами.
Вот в этом и было всё дело. Горыня тут свой, ему и стараться не надо, чтобы по головке погладили. А Василий может хоть треснуть от усердия, и всё равно скажут, недостаточно треснул. Блин, он жил так в собственном мире, а теперь оказался в какой-то дыре, обладая навыками и знаниями современного человека, но его не ценят и тут! Где справедливость?
Деревенские сошлись, чтобы посмотреть на гостя и на то, как Гришку кормят. Надо ли говорить, кто в этот день стоял с лопатой, занял место Василия? Всем было плевать, и Гришке, и Марьяше. Разве что Волк подошёл, взвизгнул, виляя хвостом, ткнулся в руку, но и его не хватило надолго. Убежал следить, не упадёт ли что с лопаты.
По-хорошему, надо было уйти, но Василий стоял и смотрел, растравляя душу.
Когда представление кончилось, он пошёл к гостиному дому и задержался там. Парни укладывали брёвна, и он вызвался помочь, подставил плечо. Тяжёлая работа, ничего не скажешь. Особенно для человека, который не завтракал.
Скоро пришёл и Горыня. Походил, посмотрел одобрительно. Один поднял бревно вроде того, которое они вчетвером волокли. Сказал ещё, что узоры на столбах вытесать может, если местному древоделу некогда и если никто не возражает. Пока все им восхищались, Василий тихо ушёл.
Он вернулся домой, сел за стол, взял бересту и начал прикидывать, кто с кем заодно, и с кем бы поговорить и о чём, и что вообще делать. Если он хочет домой, тогда, конечно, нет вопросов: нужно отдать нож колдуну…
Или нет? Может, колдун и не сдержит своё обещание. Где гарантия? Может, он даже не в силах это исполнить. Ещё эта ведьма… Вдруг она замешана в том, что Василия сюда занесло? Но если он был ей зачем-то нужен, почему она до сих пор не пытается с ним поговорить?
Как вообще вышло, что ему отдали нож, вот так просто? Он же им что только ни резал, даже грязь с подошвы счищал, было дело. А если бы сломал?
А если им и надо было, чтобы сломал?..
Тут пришла кикимора, Неждана, и отвлекла от этих мыслей. Принесла творог и сливки.
— Марьяша послала, — жалостливо сказала она. — Голодаешь, бедолашный, на вот тебе ещё яичко.
Она собиралась войти, но в дверь пройти не смогла, и видно было, ей это не понравилось. Василий пытался объяснить, что защита понадобилась от ночного душителя, но Неждана поджала губы на вытянутом вперёд лице, отдала ему миску, сунула в руку яйцо и на слова благодарности ответила только, что скажет Марьяше, пусть она кого другого посылает в следующий раз.
Ещё и яйцо оказалось сырым. Василий и сам не знал, с чего ждал варёное. Его это всё так доконало, что он так и сидел, уставившись в пустоту, пока руки не высохли, и только потом вышел на улицу, чтобы счистить со штанов остатки.
Конечно, ничего не отчистилось, надо было застирывать, а он не ходил за водой. Осталась, может, кружка, может, две. Потому Василий пошёл в баню, а оттуда как раз вышел Горыня, весь румяный, в свежей рубахе, и рассказал, как хорошо его банник попарил, он будто на свет заново родился. И банник виднелся в дверях за его спиной, приговаривал, что завсегда рад гостю дорогому.
Василий с тоской на лице прошёл мимо, спустился с холма, встал на камни у родничка, зачерпнул воду, втёр в штаны, поскользнулся и уселся с плеском, только лягушки прыгнули в разные стороны и недовольно раскричались.
— Да пошло оно всё, — сказал Василий в пустоту.
Штаны он застирал прямо так, сидя в воде и глядя в никуда. Потом выбрался, оглянулся, убедился, что зелёная слизь с камней въелась в ткань сзади, и пошёл, чавкая кроссовками, обратно домой.
Добряк сидел у себя, выглянул в окно и тут же спрятался. По-хорошему, с ним стоило поговорить ещё вчера, но тогда хотелось подумать, а сейчас не было настроения. Василий прошёл мимо.
Дома он поел вообще без аппетита, даже сразу не понял, что хрустит на зубах, а это яичная скорлупа попала в тарелку. Василий её прожевал. Ему было уже всё равно.
Потом он опустил голову на руки и так и сидел, пока снаружи его не окликнули. Пришёл Хохлик, скакал перед дверью, хотел, чтобы Василий шёл к Молчану. Без него, сказал, керативы не идут. Василий пытался его гнать. Было вообще не до того, и видеть никого не хотелось,
