громоздкая и очень уязвимая, начальство не любит втягивать танкистов в уличные драки. Гораздо лучше и проще – бросить в любую жесткую схватку полвзвода десантников – они быстро наводят порядок.
Галины подружки малость распотрошили и госпитального завхоза, у которого в забитых доверху каптерках можно было найти что угодно, вплоть до сухого корма для бегемотов и самокатов английских пехотинцев времен Первой мировой войны, не говоря уже о трофейной посуде с позолотой и диковинном чайнике с резким, как у паровоза свистком, но этот товар завхоз, ссылаясь на строгий запрет начальства, выдать отказался. Тогда подружки отыскали у запасливого прапорщика сверкающие новогодние ленты, серебряные звезды, силуэты диковинных зверей…
Вся эта яркая, радующая глаз мишура, с толком развешенная, создавала праздничное настроение, ожидание чего-нибудь колдовского, сказочного, таинственного, ожидание это даже перехватывало дух.
На свадьбе Гужаев выступал в роли «дружки» со стороны жениха, со стороны невесты в аналогичной роли выступала строгая, с лучащимися ореховыми глазами девушка с погонами младшего лейтенанта медицинской службы.
Наверное, трудно было отыскать другую такую свадьбу, где было столь много тепла, трогательной заботы друг о друге, постоянного подкладывания в соседнюю тарелку еды, милых ухаживаний.
Когда разлили шампанское, привезенное с Большой земли, собравшиеся поднесли стаканы к губам, – другой посуды не было, только стаканы да металлические кружки, – то народ начал недовольно морщиться, качать головами:
– Что-то уж очень горько, не разбавлено ли благородное шампанское ядреным хреном или обычной заправской горчицей, а?
– На войне все может быть.
– Горько! – негромко проговорил Гужаев.
– Горько! – следом за ним, уже громко, так, что голос этот был слышен на улице, произнес старший лейтенант-хирург, недавно прибывший в Кабул из Союза и потому мало кому еще известный, подождал несколько мгновений и, видя нерешительность молодоженов, гаркнул что было силы: – Горько!
Молодожены смущенно переглянулись, Галя поправила прическу и потянулась к мужу.
– Раз… два… три… – начал настырно считать старлей-хирург и в такт счету взмахивать одной рукой, в другой он держал стакан с шампанским, – четыре… пять… шесть…
На счете тридцать восемь молодые оторвались друг от друга, вздохнули шумно:
– Фу-у-у… Дышать нечем.
– Теперь надо выпить, – скомандовал старлей, – как это и рекомендует инструкция по проведению свадеб в военно-полевых условиях, – за столом он был старшим по званию, а значит – самым главным. Даже главнее «дружки» с «подружкой», выступающих со стороны жениха и невесты. – Шампанское нам на несколько минут подсластили, а дальше снова будет горько. Предупреждаю!
Текст старлей медицинской службы выдал совсем несмешной, но все засмеялись – дело было не в словах, не в тексте, а в интонациях, в том, как слова эти были произнесены, – старший лейтенант обладал артистическим даром.
Сделали по глотку шампанского, по глотку оставили на следующий заход, а дальше… дальше народ будет пить гранатовый ликер и «кабульскую горькую», настоянную на чесноке. Чеснок – штука в Афганистане известная, хотя добавляли его в водку только русские.
Афганцы же додумались до своего «ноу-хау», до своего национального рецепта, речь о котором уже шла выше, – добавляли в напиток медицинские таблетки и снадобья, а также отвар табачного листа. Но такого оглушающего напитка, одна бутылка которого способна свалить на землю боевой батальон, на свадьбе не было, – слава богу, убереглись.
Второй тост, как и положено на свадьбах, прозвучал за родителей молодоженов (и неважно, что Моргуненко был детдомовским и не знал своих родителей, все равно они у него были), – ведь если бы не они, то и веселья этого фронтового не было бы, – было бы что-то совсем иное и с другими людьми…
На этом шампанское кончилось, и девушки, Галины подружки, выставили на стол гранатовый ликер, а Гужаев начал распоряжаться «кабульским напитком», которому с ходу придумали несколько названий – и наливка «Веселая вэдэвэшная», и настойка «Огни Кабула», и «Антидушманская крепкая», чеснок в напитке напрочь выдавил спиртовую резкость, добавил домашнего вкуса, духа далекой родины, будто свадьбу эту они справляли не на чужбине, не в афганском пекле, а у себя дома, под золотой звон церковных колоколов…
Кабул располагался в глубокой, похожей на огромный колодец впадине, со всех сторон город окружали разветвленные, угрюмо расползшиеся по пространству хребты Гиндукуша. Везде, в любом городском углу, каменные скосы подступали вплотную к домам, подпирали их, случалось, что осыпи даже заваливали дворы.
Вилла разведчиков располагалась на окраине Кабула, здесь и передвижения уходящих на задание бойцов засечь сложнее, и народа меньше, чем в центре, и воздух тут чище, – в общем, много плюсов, а то, что близко расположенные горы плюются камнями – вещь обычная, к ней не привыкать, разведчики с подобными неудобствами давным-давно свыклись.
Лейла, несмотря на то что много времени проводила в Пакистане, хорошо знала Кабул, где что в городе находится, в ее племени жили толковые воины – это, во-первых, а во-вторых, Афганистан для постоянно кочующих пуштунов был такой же родной страной, как и Пакистан с Индией.
Индия, конечно, располагалась далековато, лошади все копыта собьют, ноги стешут до мослов, прежде чем дойдут, но и в Индии ей также доводилось бывать часто.
Везде у Лейлы имелись свои люди, которые всегда были готовы оказать ей услугу, поделиться патронами или предложить свежего коня взамен усталого, людей этих Лейла очень ценила, верные наводчики были у нее и в Кабуле, они-то и указали место, где понравившийся ей шурави собрался сыграть свадьбу, пометили красным крестом виллу, принадлежавшую сбежавшему во Францию дипломату, а также зал, в котором будет стоять свадебный стол, конкретно указали и комнату, что будет отведена молодым.
При упоминании о «комнате молодых» у Лейлы нехорошо дернулось лицо, глаза потемнели, словно бы ей в лицо ударил сильный ветер, она провела ладонью по лбу, будто снимала с него липкую осеннюю паутину.
– Очень сомневаюсь, что у молодых будет нормальная брачная ночь, – сказала она.
О меткости Лейлы ходили легенды, она могла всадить из тяжелого бура пулю в ствол дерева, потом передернуть затвор винтовки и следом пустить вторую пулю точно в донышко первой и ударить так ловко, что первая пуля вылезет из противоположной части ствола целиком и шлепнется, как обычная железка к подножию дерева. Ни один мужчина из пуштунского племени не мог похвастать таким фокусом, хотя и руки их во время выстрела не дрожали, и глаза не были кривыми.
Дело было в ином, а в чем именно, – Лейла не объясняла.
Место она выбрала удобное, – с обеих сторон ее прикрывали камни, над облюбованной для засады площадкой нависал длинный выветренный карниз, так что сверху ее тоже нельзя было застать.
Вилла, с двух сторон обвязанная дорогой, находилась перед Лейлой, как на ладони, сквозь узкие стрельчатые окна были видны люди – внутри зала были зажжены все электрические лампы, все до единой, – и в двух больших люстрах, и в нескольких торшерах, и в повешенных на стены фонарях.
Невеста, которую присмотрел
