подпирал еще кто-нибудь, – и работа, выстроенная так, шла обычно без сбоев… Муха была талантливой сапершей… А Моргуненко был талантливым напарником, следуя по обочине минного пути рядом с собакой, он превращался в немого человека, который ничего, кроме голоса своей Мухи, не слышал и никого, кроме нее, не знал, и вообще не представлял, кто еще, кроме них двоих, человека и собаки, может быть на белом свете. Не может, вот ведь как, и этим все сказано.
Замутненным, нервно подрагивающим взором Моргуненко оглядел собачье кладбище, машинально стал пересчитывать могильные плиты, замер, будто в груди у него перестало биться сердце, а в руки, в ноги, в голову начал натекать холод, но когда до него дошло, что количество плит не увеличилось, облегченно вздохнул… Значит, все собаки живы.
Стер с глаз натекший туман, подумал о том, что надо возвращаться в модуль, но, с другой стороны, когда он еще придет сюда, кто знает? – положил на колени тяжелые, гудящие, как после непосильной работы руки, затих на несколько секунд.
О чем он думал в эти короткие миги, неведомо никому, – да он и сам этого не знал, поскольку отключился от всего на свете, даже от жизни своей, не говоря уже о времени, о войне, о людях, с которыми общался в последние несколько дней, – происходило преображение сержанта Моргуненко в другого человека…
Армейскому человеку создать семью проще, чем любому «штатскому шпаку», как военные люди называли людей гражданских, особенно в условиях войны, надо только явиться к командиру части и оставить у него на столе рапорт, – все, больше ничего не нужно.
А командир части и сотрудником загса станет, и отцом посаженым, и нянькой, и повитухой, если во время бракосочетания вздумает появиться ребенок, и отпуском облагодетельствует, и даже из своего личного резерва выделит на свадебный стол несколько бутылок шампанского. Чтобы народ громче кричал «Горько!»
Чтобы создать семью, получили разрешение у начальства – каждый у своего, Галя выписала на складе госпиталя три литра спирта, на базаре купили зрелых, ярко-коричневых гранатов и кое-чего из фруктов и еды, – в общем, подготовка к свадьбе закипела… Стол обещал быть хорошим.
В день свадьбы в распоряжение молодоженов госпиталь выделил санитарную машину, армейские разведчики предоставили свой дом – обширную, манерно выстроенную виллу с колоннами и бассейном во дворе, девушки, Галины подружки смешали спирт с гранатовым соком, подсластили, – получился вполне приличный красный ликер, для мужиков приготовили настойку на чесноке и водку, разбавленную лимонным соком… Утром с базара привезли ободранного барана – решили запечь его на костерных угольях по рецептам местной кухни, – блюдо это было любимо не только афганцами.
День выдался тихий. Стрельбы в Кабуле не было слышно, – совсем не было, ни одного хлопка, небо светлело по-летнему высоко, было горячим, облака в нескольких местах сбились в прозрачные кисейные куски, теперь держались друг дружки, не расползались.
Командир десантного полка Федосеев в десять часов утра прикатил на уазике в госпиталь, там, в кабинете начальника, седого полковника медицинской службы, начиненного шутками и анекдотами по самую макушку (на такую голову даже фуражка не налезала) и состоялась официальная часть мероприятия.
Моргуненко и Клевцову объявили мужем и женой, на руки выдали бумажку, отпечатанную на машинке – законный документ, по которому дома, в Советском Союзе, можно будет получить свидетельство о браке.
Бумагу украсили две печати – госпиталя и 357-го гвардейского парашютно-десантного полка, начальство пожало молодоженам руки, секретарь парткома госпиталя откупорил две бутылки шампанского и все, кто находился в кабинете, выпили из стаканов немного трескучего колкого «брюта».
К главному входу госпиталя подогнали карету «скорой помощи» – фургон защитного цвета, украшенный красным крестом. На Галином лице возникла неверящая улыбка – она, похоже, не верила дню нынешнему, в котором не звучали выстрелы, не верила светлому глубокому небу, которое никак нельзя было назвать осенним, как не верила и солнцу вольно, словно проколотый куриный желток, растекшемуся по небу… Несмотря на то, что самые горячие часы дня еще не наступили, было уже жарко.
Лицо у Моргуненко было каким-то растерянным, вольно распустившимся, сержант, кажется, тоже не верил, что стал женатым человеком, как, вполне возможно, не верил, что был в плену, чуть не погиб и, если бы не пуштунка Лейла, погиб бы обязательно, не верил, что все случившееся – плен, Пакистан, лагерь «прохоров» и многое другое, – все это осталось позади.
Когда приехали к разведчикам и Галя Клевцова, оставившая себе родную фамилию, вышла из машины «скорой помощи», ее окружили девушки, готовившие праздничный стол, закричали дружно и восхищенно:
– Галка!
Крик был звонкий, как полет голубей в небе, даже узбек Тимур – автоматчик, охранявший виллу разведки, оторвался от важного дела, – он размешивал в старой детской ванне глиняную обмазку для барана, которого собирался запечь на угольях целиком, – печеный сочный баран должен был стать главным блюдом свадьбы, – похлопал в ладони, выкрикнул, будто завзятый театрал:
– Браво!
– Галка, какая ты красивая в этом платье! – произнесла одна из девушек.
– В куртке с погонами она тоже красивая, – согласился с ней Моргуненко и одновременно вроде бы не согласился.
– Не в куртке, а в тужурке офицерской, – поправила бывшего пакистанского пленника одна из девушек, – нам офицерские тужурки выдают.
– Все едино, – Моргуненко рассмеялся счастливо. Это ему теперь предстояло обихаживать Галину, лелеять, пылинки с нее сдувать, отныне она – жена его. Же-ена!
Хоть и тихо было в городе, припекало солнышко и войной совсем не пахло, а где-то совсем недалеко, кварталах в двух от местоположения разведчиков, неожиданно затрещала целая россыпь выстрелов. Громко и беззаботно галдевшая свадьба разом умолкла, сделалось тревожно.
– Не бойтесь, девчонки, – Гужаев поспешил вклиниться в острекающую, рождающую сыпь на коже тревогу, после которой внутри селился холод, – у нас с собой оружия столько, что мы любую атаку отобьем. Да и в доме этом стволы тоже найдутся. – Он повысил голос: – Тимур!
Тимур оторвался от своего важного дела, от костра, отряхнул руки:
– Ну?
– «Акаэмы» в доме есть?
– Найдутся.
– А как насчет карманной артиллерии?
– И это есть.
– Товарищи девушки, все всё слышали?
– Все.
– Примите информацию к сведению и пожалуйте за стол!
Стол был накрыт в длинной глухой комнате, ощущение глухоты создавала массивная стена, выходившая на уличную сторону квартала, – стена имела очень узкие стрельчатые окна, сквозь которые света в помещение проникало совсем немного, а надо бы больше, но больше никак не получалось. В военном отношении все получалось грамотно – в доме с такими стенами можно было долго держать оборону, что для условий Кабула, в котором в любую минуту на какой-нибудь из улиц мог вспыхнуть бой, было очень важно.
Гужаеву самому приходилось принимать участие в городских стычках, как правило они бывали яростными и очень жестокими, – кровь текла ручьями.
Были случаи, когда на помощь даже танковые патрули вызывали, хотя танк в уличных боях – штука
