–Мне, пожалуйста, без содовой. Предполагается, что я должен сохранить яснуюголову. Не возражаете, если я позвоню Трой?
–Кончено, конечно. Телефон на столе. Нужная мне коробка на втором этаже.Придется немного порыться.
Тройответила на звонок почти мгновенно.
–Привет, ты где? – спросил Аллейн.
–В студии.
–Сидишь на яйцах?
–Примерно так.
–Я у Сэма Уипплстоуна, и видимо, пробуду здесь около часа. У тебя есть под рукойкарандаш?
–Минутку.
Аллейнпредставил, как Трой ощупывает карманы рабочего халата.
–Есть кусок угля, – сказала она.
–Запиши номер.
–Подожди. Готова.
Онпродиктовал ей номер.
–Это на случай, если я кому-то понадоблюсь, – сказал он. – Тебе, например.
–Рори?
–Что?
–Ты очень недоволен? Тем, что я пишу Громобоя? Ты слушаешь?
–Конечно слушаю. Я в восторге от того, что ты делаешь, но мне неприятны обстоятельства,в которых тебе приходится это делать.
–Да, – сказала Трой, – прямой ответ на прямой вопрос. Доброй ночи, милый.
–Доброй ночи, милая.
МистерУипплстоун отсутствовал довольно долго. Вернувшись, он принес с собой большой,старомодный альбом для фотографий и набитый газетными вырезками пакет. Открывдвери в столовую, он выложил свои находки на стол и шуганул Люси, проявившую кним ленивый интерес.
–В те дни я был большим аккуратистом, – сказал он. – Все разложено по порядку ина каждой вырезке проставлена дата. Так что особые трудности нам не грозят.
Оноказался прав. Аллейн листал альбом, от выцветших фотографий которого веялообычной для таких собраний грустью, а мистер Уипплстоун тем временем перебиралвырезки. Если какая-то из вырезок отвечала фотографии из альбома, первую аккуратнозасовывали под вторую.
–Вот он, – сказал Аллейн.
Наэтом листе альбома разместились три фотографии, аккуратно датированные ипрокомментированные опрятным почерком мистера Уипплстоуна, и пожелтевшаястраница “Нгомбванской Таймс” с заголовком: “Процесс Гомеца. Приговор. Сцена взале суда”.
Фотографиибыли такие: судья в парике, выходящий из темных глубин комнаты, смежной с заломсуда; толпа людей, по преимуществу черных, чего-то ждущих под ярким солнцем уДворца правосудия; и открытый автомобиль с черным водителем и двумя пассажирамив тропических шлемах – в одном из них, худощавом и чинном мужчине лет сорока,без труда узнавался сам мистер Уипплстоун. “Направляемся в суд”, – гласилаподпись. Газетные фотографии оказались несколько содержательнее. Однаизображала молодого Громобоя в парике и мантии. “Мистер Бартоломью Опала,обвинитель”. На другой двое огромных черных полицейских защищали от явно угрожающейтолпы смуглого, уже наполовину лысого, яростно оскаленного человека в наручниках.“После оглашения приговора заключенный покидает здание суда”.
Газетныевырезки содержали отчет о процессе, изобилующий всеми эффектами туземнойжурналистики. Имелась также солидная передовая статья.
–Так это и есть тот самый Шеридан, который обитает под вами? – спросил Аллейн.
–Узнали?
–Да. Я думал, что этим вечером увидел его впервые, да и то мельком, однакооказывается это был не первый раз, а второй. Когда Громобой приезжал к Трой,этот господин сидел в пабе напротив моего дома.
–Не сомневаюсь, – сдержанно сказал мистер Уипплстоун, – что теперь вам придетсявидеться с ним почаще. Мне все это не нравится, Аллейн.
–Вы полагаете, что я таю от наслаждения? – поинтересовался Аллейн,пробегая глазами газетные вырезки. “Клятвы мести”. Марло они, что ли,начитались?
–Слышали бы вы его тогда! – сказал мистер Уипплстоун. – И все угрозы предназначалисьвашему Громобою.
Онсклонился над альбомом.
–Думаю, я сюда лет десять не заглядывал, – пробормотал он. – Все это лежало уменя на старой квартире в сундуке под грудой других бумаг. Тем не менее, ядолжен был вспомнить его сразу.
–Полагаю, он изменился. Все-таки – двадцать лет!
–Внешне он изменился не так уж и сильно, а внутренне, думаю, не изменилсясовсем.
–Вы не знаете, что с ним стало, когда он вышел?
–Ни малейшего представления. Возможно, уехал в португальские колонии на востоке.Или в Южную Америку. Или сменил имя. И в конце концов раздобыл британскийпаспорт – уж не знаю каким способом.
–А что он поделывает в Сити?
–Занимается импортом кофе, наверное, – пренебрежительно фыркнул мистерУипплстоун.
–Английский у него чистый?
–О да. Никакого акцента, если не считать таковым пришепетывания, вызванного, яполагаю, похмельем. Налить вам еще?
–Нет, Сэм, спасибо, больше не стоит. Я должен сохранить свои мозги в их нынешнемсостоянии.
Оннемного поколебался и продолжал:
–Есть одно обстоятельство, о котором вам, как мне кажется, следует знать. Онокасается Чаббов. Однако прежде чем я двинусь дальше, я хочу попросить вас, ипопросить очень серьезно: постарайтесь не позволить тому, что я вам расскажу,как-то отразиться на вашем обычном обращении с Чаббами. Если давать какие-либообещания вслепую вам не по душе, я просто закрою рот, ничуть на вас не обидясь.
МистерУипплстоун тихо спросил:
–То, что вы собираетесь рассказать, выставляет их в дурном свете?
–Непосредственно – нет, – медленно ответил Аллейн. – Я бы так не сказал.
–Меня обучали сдержанности.
–Я знаю.
–Можете на меня положиться.
–Я в этом и не сомневался, – произнес Аллейн и рассказал мистеру Уипплстоуну одевушке на фотографии.
Довольнодолгое время после того, как Аллейн закончил свой рассказ, мистер Уипплстоунмолчал. Потом он прошелся по комнате и сказал, обращаясь скорее к себе, чемАллейну:
–Как это ужасно. Мне так их жаль. Бедные мои Чаббы.
Ипомолчав еще немного, добавил:
–Вы, разумеется, считаете это мотивом.
–Возможным. Не более того.
–Да. Спасибо, что рассказали. Моего отношения к ним это не изменит.
–Ну и прекрасно. Что ж, не буду больше отнимать у вас время. Уже почти полночь.Я только свяжусь с Фоксом.
Донесшийсяиз рации голос Фокса звучал громко, отчетливо и был исполнен терпения.
