пакостят и стервой обзывают? Может, вы и впрямь стерва, которая всех достала, и единственный метод с вами поквитаться — это вас обругать, ткнуть физиономией в грязный подъездный пол да сверху дерьмом обмазать?
Может-то оно, конечно, может, но только ничего такого плохого о Саранцевой никто, по крайней мере вслух, не говорит. Ничего никому плохого она не делает, ни в какие конфликты не вступает… Вполне положительная девица, особенно на фоне Галины Антоновны Пироговой.
Вот та — да… сплошные шипы, причем без розы. Какое она имеет отношение к этой нежной саранке Саранцевой? Исключительно то, что их кабинеты через стенку.
Конечно, с литераторшей придется основательно поработать. Хочешь не хочешь, а со счетов не сбросишь. Для тесного общения с ней по идее следовало отправить кого-то из оперативников, но людей на все дела, как всегда, не хватало, а вездесущий Казик вызвался оказать добровольную помощь. И майор решил, что для начала это будет совсем неплохо: пусть психолог свои беседы беседует, глядишь, до чего-нибудь докопается. Тем паче что ни до чего серьезного не удалось докопаться в отношении Пироговой, а Орехов, хоть и не обладал носом Казика, но чуял: это «серьезное» непременно должно быть.
Пока они искали только в школе. По той простой причине, что в школе все и случилось. А еще потому, что, кроме школы, у Галины Антоновны, по сути, ничего и не существовало. Когда-то был муж, но он погиб через несколько месяцев после свадьбы, и с тех пор о личной жизни Пироговой никто ничего не слышал, даже вездесущая секретарша Капитолина Кондратьевна. Задушевных друзей покойная тоже не имела, если с кем и общалась, так только с коллегами. И единственными близкими людьми оставались брат Николай Антонович, его жена Татьяна Петровна и племянник Саша.
С Татьяной Петровной и Сашей уже разговаривал следователь Горбунов, но разговор состоялся короткий, уж их-то точно никто ни в чем заподозрить не мог по причине стопроцентного алиби. Татьяна Петровна, диспетчер на железной дороге, в тот вечер находилась на дежурстве, а Саша, вечно мотающийся по городам и весям менеджер по продаже какого-то оборудования, возвращался из командировки на самолете. На потерю ближайшей родственницы они отреагировали именно так, как обычно и реагируют на смерть близкого человека, — с соответствующими искренними эмоциями, обостренными самим обстоятельством смерти. Однако по поводу этих обстоятельств и всего, что могло к ним привести, Пироговы ровным счетом ничего сказать не могли. Изумление, растерянность и полное отсутствие хоть какой-то внятной информации. Именно так подытожил результат своей короткой беседы следователь Горбунов, который, впрочем, заметил: не исключено, полезная информация все же имеется, только Пироговы об этом не догадываются, а сам Горбунов пока не успел натолкнуть их на нужные догадки.
Промаявшись с педагогами, Борис Борисович Орехов наконец решил, что еще одна беседа с Татьяной Петровной (Саша укатил в очередную командировку сразу после похорон) не будет лишней, особенно если учесть весьма поверхностное, но все же знакомство с женой бывшего замначальника областной ГИБДД. Они встречались пару раз на вечерах по случаю празднования профессионального праздника, куда (вот уж редкие случаи!) офицеры приглашались с супругами. Тесно не общались, но несколькими фразами перебросились — хотя под музычку да закусочку кто только с кем не «перебрасывался», так что вдова подполковника ГИБДД могла и не вспомнить майора уголовного розыска.
Однако Татьяна Петровна вспомнила и даже обрадовалась.
— Как хорошо, что вы Галей занимаетесь! Коля, — она скорбно вздохнула, — говорил, что вы очень хороший специалист.
Пирогов говорил о нем? Орехов удивился. С чего бы вдруг? Никаких особых отношений у Бориса Борисовича с Николаем Антоновичем сроду не было. Ну да, пересекались по службе, но не часто и не близко.
Вот уж точно, не знаешь, откуда что выплывет. Впрочем, Орехов никогда не был падок на комплименты, он и так все про себя знал (и хорошее, и плохое), а потому ни в каких дополнительных подтверждениях (ни по поводу хорошего, ни по поводу плохого) не нуждался. Но все-таки лучше, когда о тебе говорят хорошо, а не плохо. В данном случае уж точно лучше — глядишь, Татьяна Петровна постарается и что-нибудь полезное вспомнит.
Татьяна Петровна действительно старалась, но ничего полезного — по крайней мере такого, что могло Орехова вывести хоть на самую узенькую, но новую тропку, — не обнаруживалось. Все тропки были уже изрядно истоптаны, однако следы убийцы на них даже приблизительно не просматривались.
— Я думаю, Гале кто-то отомстил, — предположила Татьяна Петровна.
— Возможно, — согласился Орехов. — Только вот тех, кто бы ей хотел отомстить, на калькуляторе не сосчитаешь. За тридцать-то лет… Да и за последние месяцы тоже немало отыщется. Уж вы извините, что я так о покойной.
— Да какие уж тут извинения, — махнула рукой Татьяна Петровна. — То ли я не понимаю… Особенно при нынешних-то обстоятельствах… Не слишком ее люди любили, это верно.
— Только люди все разные, некоторые, ею сильно обиженные, через обиды переступили и вполне себя по благородному повели, — заметил Орехов, вспомнив, что ему рассказал Казик про владельца супермаркетов Сугробова. Сильно его сынка травила Галина Антоновна, а папаша вот похороны на себя взял.
— Это вы о Сугробове? — догадалась Татьяна Петровна.
— А вы про него знаете?
— Как же не знать? На похороны и на поминки деньги ведь были нужны, а директор гимназии сказала, что ничего не надо, этот Сугробов взялся оплатить. Мне неловко было, я отказаться попыталась, но Кира Анатольевна… вроде как незачем. А мне до сих пор неловко… честное слово.
— Ну, чего уж… — пожал плечами Орехов. — Сугробов — человек состоятельный. Очень даже… Его это не разорит.
— Да при чем здесь разорит — не разорит! — с досадой воскликнула Татьяна Петровна. — Гале бы это не понравилось. Я уверена!
— С чего вдруг? — удивился майор.
— Как с чего? Вы же сами про обиды говорили. Сугробов сильно обижен и сердит был на Галю из-за сына своего. А Галя очень сердита была на этого Сугробова и его мальчишку…
— Галина Антоновна многих не жаловала… — заметил Орехов.
— Это правда. Галя нам часто о своих учениках рассказывала, и мы с Колей постоянно упрекали ее, дескать, не права она, неправильно о детях судит. Но мальчишка этот, Сугробов, плохо себя вел. Вольничал сильно, а так в школе нельзя, такое надо пресекать. Вот Галя и пресекала. А папаша его все же выкрутился. С директором, конечно, договорился. С кем же еще? А теперь вот Галины похороны оплатил. Вроде бы по-благородному, а на самом деле как будто поиздевался напоследок.
— А может, и впрямь благородство проявил? Все-таки сын школу уже закончил, чего уж поминать…
— Не
