мол, все сказала, а потом дядьке изумленному, – дядька Пётр, засядь за сугробом опричь домка. Я обсмотрела, далече видать. Что? Что застыли?! Бегом! Павел, ты вперед всех пропусти, а я уж за тобой.
– Да как так-то?! – взвился дядька. – А ну как стрелу споймаешь?!
– Все на том, – и пнула в плечо удивленного десятника.
Он и повел. Ольга со Светланой и бояричем побежали вперед, следом Павел, а последней вышла из домка Еленка. Осмотрелась и кивнула ратному:
– Веди.
Едва сказала, как из-за поворота показался отрядец! Еленка углядела средь всех Власия и встала столбиком леденелым.
– Павел! Павел, стой!
Он и обернулся, уставился на боярышню удивленно.
– Веди их. Дай тебе бог, родимый! Сбереги! Бегом, бегом же!
– А ты?! Ленушка?! – кричала Ольга.
– Тут останусь! – и кинулась за дядькой Петром, что уж упал в сугроб большой, лук перед собой выставил.
– Ты что?! – ругался на девушку. – Обезумела никак?! Куда ты лезешь?!
– Дяденька, не серчай, – шептала Еленка, скидывая колчан в сугроб, и глядя на отрядец Власия, что приближался борзо. – Не могу я уйти, миленький. Мешать не стану, может, помогу.
– Пошла отсель! – ругался, выпихивал. – Где это видано, чтоб девка ратилась?!
Елена не ответила, во все глаза смотрела на любого, видела и взгляд его горящий, и меч блескучий в руке. Не могла пересилить себя, оставить одного в сече. Хучь издали, а беречь его молитвой горячей, стрелкой быстрой и взглядом неотрывным.
Оглянулась на брата, на Олюшку, на тетку Светлану и напугалась. Стрелы-то свистели дюже близко: с пяток уж в стенах домка торчали. Приметила востроглазая, как стрела полетела, уж вскинулась, но Павел не сплоховал: обнял всех троих и спину свою подставил. Стрела ткнулась в его доспех, ненадолго застряла в тулупчике, а уж после отскочила и упала в рыхлый снег.
– Спаси тя, Павлушенька, – шептала, взглядом провожала уходящих. – Сберёг, сердешный. Сберёг.
Убегали прытко, стрелы уж не настигали, а потому Еленка смотреть вослед перестала, наново прикипела взглядом к Власию, что уж долетел на Чубаром до места сечи. Задохнулась в испуге от страшной сшибки, но рыдать себе запретила. Слезы-то глаза застят: ни стрелку наложить, ни прицелиться. Вскинула лук, надела кольцо на палец и приладила стрелу. Встала на одно колено опричь дядьки и пустила смерть к ворогу. Издали увидела, как стрела долетела до высокого ратного и угодила в бармицу. Мужик руками взмахнул и упал с коня. Правда, уцелел, но все ж, меньше конных. Так-то проще будет Власу….Власушке…
Так и металась взглядом за бояричем, творила молитву горячую.
– Чего застыла, глупая?! Взялась помогать, так не сиди колодой! – пнул в бок злой дядька.
Еленка встрепенулась, наново стрелку накинула и бросила ее далече. Угодила в руку ворога, тот меч-то и выронил. К нему подскочил рыжий Проха, секанул по лицу. Еленка отворотилась: уж очень страшно было глядеть на кровавую полосу, что взбухла на лице посеченного. В потом снова на Власа смотрела, оберегала, как могла, как умела!
– Власушка, любый мой, ты живи, живи, – шептала жарко, стрелу накладывала, тетиву тянула и все без устали.
Через малое время дядька Пётр за плечо ее взял:
– Все, Еленка, роздых, – выдохнул дядька, упал на спину в сугроб. – Теперь-то токмо ждать. Свалка, видишь? Тут в своего угодить можно.
Еленка послушалась, улеглась рядом с Петром, все смотрела на боярича, все молилась, но слез уже не сдерживала, чай стрелы пускать нужды уж не было.
Сеча-то кровавая пошла. Хруст, звон мечяной, вой коней подрубленных. Ратные кричали, иные и на визг срывались. Страшно-то как, жутко, люто!
Еленка уставилась в небо серое низкое, всхлипнула:
– Господи, господи, спаси и сохрани. Не дай беде подойти. Помоги, отведи смерть от него. Господи, господи…. – утирала слезы рукавом зипунка. – Пусть живой будет. Влас, ты живи, живи!
– Ништо, – дядка Петр заговорил. – Живучий он, разлюбезный твой. Ты чай уж знаешь, он меня к Терёхе послал, чтоб я тебя за него наново сватал. Что смотришь? Терентий не отказал. Теперича у Лавра надоть спросить. Ну да он мал еще, не станет перечить. Ты молись, Елена, молись. Слово-то горячее дойдет до бога. Услышит, смилостивится.
Она и молилась, сжимала в руке холодной тугой лук, и просила, просила…
Через малое время вой стихать стал. Дядька высунулся их схрона снежного, оглядел сечу:
– Сомовские давят. Еленка, ты вон туда гляди, вишь у кромки леса? Это там не конный, нет? – прищурился.
Еленка высунулась и Власия отыскала: верхом, а стало быть, не скинул ворог, не достал. А уж потом на лес обернулась. Приметила конного, что стоял промеж елок, смотрел зорко и сторожко.
– Дядька Пётр, это ж он!
– Сам вижу. Рыбий глаз. Вот падаль! Своих кинул, пуп свой сберёг. Тьфу, ирод. И ведь как схоронился, вша. Видишь, ветками прикрылся. Стрелой не достанешь.
Ворчал дядька, присматривал за ворогом, а Еленка опять молитву творила, глядела на Власия, страшного в силе своей ратной: мечом махал без устали, коня держал крепко, сёк страшно.
Через время, что показалось без малого целым годом, сеча унялась, утишилась и истаяла. Выли тихо посеченные: и свои, и чужаки. Кони, что остались без хозяев, бродили по кровавому снегу, тянули за собой поводья. Меж мертвяков метались уцелевшие, переговаривались.
Еленка услыхала басовитый голос Савелия:
– Что, раскровянил? А я говорил тебе, тетёха! Скидовай! Скидовай, сказал, инако сам стяну, болячка тебе в задницу!
Еленка выглянула и увидела целого и живого Власия, подскочила, заплакала от радости! Савка тянул с боярича доспех, ругался ругательски, а Власий стоял смирно, токмо морщился:
– Малость такая, а извела. Ты глянь, Савка, два кольца порубились, а все плечо исцарапали, аж рука онемела. Тяни, коли взялся! Бирюк!
Ратные шебуршались, обходили сторожко посеченных: иных добивали, иных токмо сапогами в бока пинали. Новики нетерпеливые приглядывались к доспехам ворога – ежели справный, так и тянули без оглядки на иных. В бою взято, боем подарено. А доспех-то продать ох как дорого можно.
Елена тихонько двинулась к бояричу, что стоял посередь поляны в одном поддоспешнике. Савка царапину оглядывал
